Корабли и Галактика
Шрифт:
Ощеренный Сатар кинулся на Парусник, и Парусник уже не сумел отклониться от тисков вражеской ненависти. Клыки Сатара с треском вошли в плоть корабля. Свет Парусника померк, как костер, залитый водою, и только слабые язычки огня лизали металлические руки, раздирающие грудь корабля. Сатар сорвал паруса и сбил реи, словно ветви у дерева, а затем протащил последнюю мачту сквозь корпус, вырвав ее из днища. Стальные щупальца ударили в каждый иллюминатор, пробираясь внутрь.
Звездный спрут напрягся, пытаясь разломить Парусник надвое, как орех. Сметая и круша все, щупальца ползли по палубам и стенам. Сатар подмял Парусник под себя, охватил со всех сторон и теперь добивал, разваливая на щепки.
Навк оттолкнул Дождилику от черной змеи, извивающейся по полу. Пучок змей полз в дыру от мачты в своде потолка, толстые языки влезали в иллюминаторы. Только красное свечение цветка Вольтана озаряло рубку, которую громил Мамбет. Смялась в ком Навигационная Машина Гандамаги, рухнул клавишный пульт, вскрикнув всеми струнами. Парусник погибал. Из его трюма донесся стон и хруст ломающихся костей.
Навк обнял Дождилику и прижал ее к себе, стоя посреди рубки на последнем островке. Когда черное щупальце, как кобра, угрюмо полезло на него, он поднял руку и без сожаления разбил о его рыльце чудесный цветок Вольтана.
Алая вспышка окатила пространство, озарила треснувшие своды и стены рубки, черные заросли щупалец, Дождилику с медной кожей, с глазами, полными туманного, темного огня, и с пылающими, клубящимися кудрями. Корпус Парусника лопнул, рассыпавшись тонкими изогнутыми досками. Гнездо змей расплескалось во все стороны. Млечный Путь сияющей грозовой тучей навис над изорванным и разлохмаченным тряпьем — останками растерзанного Парусника. А Сатар, беснуясь, вертелся вдали, размахивая щупальцами, точно дрался с новым, невидимым врагом.
Врагом этим был огонь. Он выскочил из разбитого цветка Вольтана, и теперь несколько щупалец Мамбета горели, как бенгальские свечи. Искры били во все стороны. Сатар крутился, пытаясь загасить, сбить пламя, но от этого только новые и новые костры загорались на его теле. И вдруг он разом вспыхнул весь. В ореоле изумительного блеска, в костре своего пожарища он впервые воочию предстал перед Галактикой, чьим незримым тираном был столько тысяч лет. В ярком пекле поражения он оказался в своей истинной ипостаси — гнусным червем, скорпионом, который в костре, изгибаясь, жалит себя в хвост, ядовитой медузой, рассеченной форштевнем корабля.
Дождилика прикрыла глаза руками, а Навк сощурился. Они не отрывали взгляда от зрелища страшной агонии Мамбета. Держась за руки, они парили в пустоте, как ангелы, как человеческие души в эфире за хрустальными сферами небес. Когда рубиновые угли, остывая и рассыпаясь золою, поплыли среди обломков Парусника, в вечном круговороте одухотворенной материи во вселенной смешивая прах врагов, Навк понял, что кончается история и начинается будущее.
Мамбеты и Корабли уплывают вниз по течению реки времени, и за толщей полупрозрачных веков меркнут соединившиеся за гранью бытия силуэты былых владык — Зодчих, Всадников, Пахарей, Воителей, Хозяев, Монахов. Протиснувшись сквозь узкое горнило настоящего, в безвозвратное прошлое погружаются невзгоды и победы, любовь и ненависть, горе и радость только что завершившегося мира, и дальше уже надо жить иначе. Бег времен неумолим, бесконечность метет дорогу, с каждым взмахом унося что-то дорогое и невосполнимое, и оставляет на камнях памяти лишь светящийся песок. Вот уже лучший корабль Галактики отправился в вечный полет за своим Корабельщиком, а на осыпающемся обрыве берега вслед ему смотрят его капитаны.
Прибой веков крушит берег, отслаивая целые пласты, точит утесы памяти, и всегда надо отступать, отступать, отступать от кромки обрыва, чтобы не упасть на дно забвения раньше своего срока. А гул прибоя ритмичен, могуч и печален, как шум крови в голове, как бой часов. Часы бьют, часы Галактики бьют полночь мироздания, и вслед за тьмою идет небывало ясный день, и он обязательно будет полон неисповедимого счастья.
— Не плачь, — сказал Навк Дождилике. — Парусник полетел своей дорогой. Мы уже в новой эпохе, не плачь, Дождилика. Смотри, нам остался другой корабль. — И он, протянув руку, показал ей на сияющую галактику Млечный Путь, которая, словно корабль, выплывала из облаков.
Эпилог
КАЛАНХОЕ
Равнина была бескрайней и пустынной. Желто-зеленая, выгоревшая трава покрывала ее до горизонта. Изредка налетал ветер и гнал по травяному ковру полосы серебристого отсвета — травинки сгибались, показывая бледно-серый, блестящий испод. И небо было тоже совершенно чистым, только на юге сквозь синеву проступало белое, полурастворенное сгущение случайного облака. Трещали цикады, и их песни больше, чем тишина, говорили о вечности.
Темная точка проклюнулась на голубом небосводе, и над безмятежными пространствами поползло басовитое шмелиное гудение. Точка приближалась, превращаясь из оптической абстракции в нечто объемное. Темная ниточка вилась вслед за ней, распушаясь на хвосте. И вот наконец стало ясно, что низко над лугом несется космический катер малого тоннажа в полном боевом оснащении.
Он вырос почти моментально. Грохочущая закопченная машина мчалась над степью, оставляя за собой грязный инверсионный след. Невидимая рука расшвыривала травы, воздух ревел и бурлил, летя вслед катеру ураганным колесом. Катер был явно поврежден — корпус в черных шелушащихся пятнах, в пробоинах, с дырами выбитых иллюминаторов, торчали пеньки и остовы срезанных и спаленных антенн аут-связи, из-под заглушек двигательного блока валил дым, в бортовых генераторах, едва различимых сквозь обросшие сажей решетки охладительной системы, безостановочно стреляли голубые разряды. Одна турбина не работала, другая била длинной струей огня, то и дело прерывающейся и визжащей. Габаритные огни на кончиках коротких толстых крыльев и на верхушке длинного хвоста не горели. Ствол лучебоя был задран вверх в знак полного опустошения батарей.
Катер — один за другим — выбросил три тормозных парашюта, которые лопнули, словно хлопушки, разбросав стаи цветастых лоскутьев. Носовые сопла катера работали в полную мощь. Промчавшись над равниной несколько километров, катер вдруг переложил рули, соскользнул на грунт, поехал на днище, как на полозе, и, замерев, врезался в землю, швырнув в небо комья и какие-то обломки. Почти сразу же спекшийся фонарь пилотской кабины треснул. Подняв над собою крышку, пилот вылез на корпус. Был он совершенно закопчен. Сделав несколько шагов в пламени, которое побежало по корпусу и задранному вверх крылу, пилот тяжело спрыгнул в траву и хромающей трусцой устремился прочь от горящей машины.
Он деловито, точно на марафоне, бежал минуты полторы, а потом в корме катера бабахнуло раз, другой, и раздался настоящий взрыв — с иглами огня, брызнувшими из всех щелей, с фонтаном искореженных железяк и ленивой черной тучей, которая важно выбралась из вскрытых недр двигательного отсека и повисла над ним клубящимся бесформенным комом.
От толчка горячего воздуха в спину пилот споткнулся, но не упал. Он перешел на шаг, оглянулся на погибший катер и направился к девушке, которая с букетом невзрачных диких цветов стояла посреди луга, изумленно взирая на сцену драматического финиша.