Коридоры власти
Шрифт:
– Ради бога, уходи!
– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил он тоном оскорбленного достоинства.
– Ты должен уйти.
Высоко подняв голову, Сэммикинс пошел к двери. На пороге он задержался и громко сказал сестре:
– Думаю, что нам надо будет увидеться…
– Вон из моего дома! – загремел Роджер.
Кэро не ответила брату. Она подошла к Роджеру; стоя плечом к плечу, как дружная супружеская чета, они прислушивались к затихающим на лестнице неверным шагам Сэммикинса.
41. Стычка в коридоре
На следующий день, зайдя в кабинет к Роджеру, я нашел его спокойным
– Очень немного, – ответил я.
– Хорошо! – Он сразу успокоился. Успокоился даже чересчур легко, совсем как ревнивый любовник, лихорадочно ухватившийся за чье-то случайное слово, которое показалось ему утешительным.
– В одной газете есть заметка о том, что состоялась встреча нескольких членов парламента и кое-кого из ученых, причем, видимо, ученые под конец переругались – вот, кажется, и все, – сказал я.
И тотчас – опять-таки как ревнивец, чье душевное равновесие нарушено, – он стал допытываться о подробностях. Кто там мог быть? Где это было? Газета, в которой появилась заметка, принадлежала к числу самых реакционных – это был вражеский лагерь. Мы знали, кто именно из членов парламента снабжает ее сведениями. Но ведь этот человек – насквозь продажный, но удивительно приятный в обращении – прислал Роджеру письмо, заверяя, что поддержит его. Неужели он в последнюю минуту переметнулся? Я покачал головой. Нет, на него в данном случае, безусловно, можно положиться. Просто он не прочь заработать малую толику в газете.
– Недалеко то время, когда мы будем выгонять таких субъектов из парламента, – сказал Роджер с облегчением и в то же время со злостью.
– Ну а ученые, – сказал я. – Кто все-таки мог там быть?
Роджера это не интересовало. Сейчас его интересовало только одно: настроение членов парламента. Когда я уходил, он все еще снова и снова, как одержимый, перебирал имена своих коллег, прикидывая, кто из них мог быть на этой встрече и можно ли рассчитывать на их голоса.
Вернувшись в свой кабинет, и я повел себя немногим лучше. Обсуждение законопроекта должно начаться в понедельник, во второй половине дня. А на следующий день вечером состоится голосование. Ждать еще четверо с половиной суток. Я взял первую попавшуюся папку из корзинки «Для входящих бумаг». В ней лежал доклад, написанный великолепным почерком; составленный в ясных, точных выражениях. Но мне не захотелось его читать.
Я сидел погруженный в невеселые думы. В какую-то минуту позвонил Маргарет, спросил – нет ли новостей, хотя сам не знал, каких, собственно, новостей жду.
В дверь постучали – не в ту, что вела в секретариат и откуда могли бы явиться посетители, а в дверь, ведущую в коридор и обычно неприкосновенную. Вошел Гектор Роуз; с тех пор как мы работали вместе, он, кажется, всего лишь второй раз пожаловал ко мне без предупреждения.
– Прошу прощенья, дорогой Льюис. Извините меня за вторжение. Извините, что помешал…
– Мешать-то особенно нечему, – сказал я.
– Вы всегда так завалены работой… – он кинул взгляд на чистый стол, на корзинку «Для входящих», в которой громоздились папки, и его губы тронула ледяная усмешка. – Как бы то ни было, дорогой Льюис, прошу прощенья, что нарушил ваши чрезвычайно плодотворные раздумья.
Даже теперь, после стольких лет знакомства, даже в минуты крайнего душевного напряжения я всегда терялся и не знал, как реагировать на поток его изысканных любезностей. Остряки из Казначейства, знавшие, что скоро он выходит в отставку и что терпеть осталось недолго, пустили шуточку, которая – подобно некрологу, написанному в преддверии кончины грозы департамента, – мигом обошла все отделы:
«У нашего Роуза все розы без шипов – сплошное розовое масло».
Много они понимали!
Поизвинявшись еще немного, он сел. Взглянул на меня белесыми глазами и объявил:
– Считаю своим долгом сообщить вам, что вчера вечером я имел своеобразное удовольствие познакомиться с вашим приятелем, доктором Бродзинским.
– Где же?
– Как ни странно, в компании некоторых знакомых нам политических деятелей.
Мне сразу вспомнилась заметка в газете, и я сказал:
– Так и вы там были?
– Откуда вы знаете?
Я назвал газету.
Роуз вежливо улыбнулся и заметил:
– Я как-то не испытываю потребности читать эти ведомости.
– Но вы были там?
– Именно это я и пытаюсь довести до вашего сведения, дорогой мой Льюис.
– А каким образом вы получили приглашение?
Он снова вежливо улыбнулся.
– Я посчитал своим долгом его получить.
Тут он отбросил высокопарный слог и язвительно и точно рассказал мне, как было дело. Бродзинский, делая последнюю попытку подстрекнуть недовольных политикой Роджера, решил использовать свои связи среди высокопоставленных консерваторов. Но вместо того, чтобы снова обрушиться прямо на Роджера, он предпочел окольный путь и повел атаку на Уолтера Льюка. Он шепнул кое-кому из крайне правых – уцелевших в правительстве вдохновителей Суэцкого кризиса, – что это Льюк ввел в заблуждение Роджера своими советами. И вот небольшая группа раскольников пригласила Бродзинского на обед. На этот же обед, решив по недомыслию, что этого требует вежливость, они пригласили и Уолтера Льюка. А также Гектора Роуза, который, правда, сам позаботился о приглашении.
– Не мог же я отдать на растерзание нашего превосходного Льюка, – сказал он. – И потом, я решил, что мне не мешает послушать, о чем пойдет речь. Я имею некоторое влияние на лорда А. (он назвал предводителя группы раскольников, того самого, который по недомыслию оказался излишне вежливым. Трудно было поверить, что он – приятель Гектора Роуза, но они вместе учились в школе, а в понимании английского официального мира это что-то да значит).
Между Бродзинским и Льюком вспыхнула бурная ссора. Лорд-Норт-стрит была накануне вечером не единственным местом, где люди, занимающие видное положение в обществе, пустили в ход кулаки.
– Ну и любят же друг друга эти двое ученых, – сказал Роуз. И прибавил: – Если бы Льюк захотел, он вполне мог бы привлечь Бродзинского к судебной ответственности за клевету. – Бесстрастным тоном он привел несколько примеров.
– Кто же поверит такому вздору?
– Дорогой мой Льюис, как будто вы не знаете, что можно кого угодно обвинить в чем угодно – буквально в чем угодно – и большинство наших друзей с легкостью этому поверит.
Он продолжал:
– Да, кстати, раз уж мы коснулись этого вопроса, поговорите при случае с нашим коллегой и, по всей вероятности, будущим главой, Дугласом Осбалдистоном. Очень похоже на то, что Бродзинский пытался и ему влить в ухо этот яд.