Корм вампира
Шрифт:
— Я все слышу! — Раскрыл наш заговор, полковник. — Через пару часов я уйду и буду занят до вечера, часов до пяти…
— Спасибо, Алексей Игнатьевич! — Валия легкокрылой птичкой слетела с моей кровати, поцеловала доктора и скрылась за дверью.
— Теперь с тобой… — Полковник перестал улыбаться, становясь жестким и требовательным офицером. — Оставшиеся ампулы, Аркан нам отдал. Точный результат скоро будет, но вот то, что в них — совершенно однозначно не сыворотка от обращения, понятно уже сейчас. Синтезировать такое у нас не получится или получится, но очень не скоро:
— Что не так? — Я приготовился к длинному списку претензий, но доктор ограничился лишь коротким смешком, оставляя меня мучится в неизвестности. — Алексей Игнатьевич?
— Завтракай, капитан… — Полковник подошел к дальней стене и толкнул ее в сторону, демонстрируя потайной шкаф, спрятанный за панелью. — Потом одевайся и жди. Разговор у нас будет долгий…
Дождавшись, когда за врачом закроется дверь, проклиная вновь накатившую слабость, с трудом сел на кровати. Права была Валия, "возбуждение" пока надо отложить в дальний ящик, иначе — точно — сам в него сыграю!
Подтянув к себе поближе сервировочный столик, открыл первый термос-судок и потянул носом — пшённая каша. Во втором — шмат вареного мяса, судя по виду — говядина.
Рот наполнился слюной, и мозги сделали ручкой, дожидаясь насыщения желудка!
Глава 42
****
Толик Рыжов всегда жил по принципу "дураков бог любит", придуряясь по всем возможным, невозможным и запрещенным, поводам. Он даже своей будущей жене сделал предложение, отчаянно придуриваясь и кривляясь.
За что был бит будущим тестем и из разряда "будущих", одной только своей шуткой, перепрыгнул в разряд "так и не состоявшихся".
Через пару лет, глядя, во что превратилась Мари-Элена от семейной жизни, Толик признал, что боги дураков и вправду любят особой, нежной и трепетной, любовью. Хватило ему ума прийти и "выкатить" несостоявшемуся тестю целый литр мутного самогона, в благодарность за науку и вовремя "разведенные мосты".
В этот раз драки не было, а несостоявшаяся теща, которая тогда подзуживала супруга к физическому воздействию на идиота, две недели ходила, сверкая фонарями, сперва под левым, а потом и под обеими, глазами и втягивала голову в плечи при каждом громком звуке.
Как и когда в деревню приблудился Никитос — не помнил никто, просто в один прекрасный момент, вся деревня проснулась от двух глоток, горланящих "Ой мороз, мороз", в морозное январское утро и мешая спать односельчанам, после успешного празднования рождества.
Дураков искали побить, но песня, словно издеваясь, возникала каждый раз в новом месте и совершенно точно не собиралась дожидаться, когда злобные мужики, сдвинув шапки набекрень и распахнув волчьи и овчинные полушубки, догонят ее исполнителей и отведут душу.
Кто только, какими только страшными клятвами не клялся прибить дураков — все пропадало втуне.
Боги и вправду любили эту парочку, спасая от особо крутых неприятностей.
Хотя, бывало и били…
Как-то раз, нечаянно-отчаянно нарвавшись на крупные неприятности, парочка смылась на недельку в лес, благо, что лето, а деревенские парни, они такие, ко всему приспособленные, несмотря на то, что выглядят дураками…
Неделю оба не выдержали — компания друг-друга быстро надоела — и вернулись в деревню.
Пустую, деревню…
Не лаяли собаки, от скота и следа не осталось. От жителей — только вещи в незапертых домах.
И волчьи следы.
Много, волчьих следов.
Выводок Младших, оставленных Хозяином "на всякий случай", умирал страшно: волчьи ямы, валящиеся острые колья, ветви деревьев, смазанные составом почти без запаха, но уже через сутки после него, волчья шкура начинала облазить, а в человеческом обличье кожа покрывалась страшными, вонючими и незаживающими, язвами.
Хозяин, вышедший из сферы перехода, застал уже последние судороги самого младшего из всего выводка, сгнившего заживо, а пришедшая в деревню группа Алексея Колошко, любовалась двумя половинками кровососа, украшавшими собой стоящие друг напротив друга, деревья.
Так закончилась деревенская жизнь двух друзей и началась боевая.
Игнатич и до сих пор не мог понять, на кой долбанный икс он взял с собой двух этих парней, ведь ни особой стати, силы или мозгов у них не наблюдалось, чувство юмора было совершенно примитивным, а голоса — вызывающе громкими, словно все вокруг этой пары были глухими и им приходилось орать, что бы их услышали.
Семен, познакомившись с этими "приобретениями", мгновенно вспомнил о своей татарско-восточной крови и выкатил условие, что боевые, этим двум, он платить не будет до тех пор, пока они его не удивят.
Уже через пару часов он пожалел о своих словах, но, обещание данное командиром при всем скоплении подчиненных — свято и двух дурней пришлось ставить на довольствие.
Оба отца-командира — военной и научной части экспедиции — долго обсуждали сложившуюся ситуацию, сидя у костра и пришли к выводу, что дураков боги любят…
Деревенские парни, привыкшие и к тумакам, и к водке на халяву, честно пытались тянуть военную лямку, но вот не получалось у них, хоть жопную резинку на трусах порви — не получались из них солдаты. Проводники, скрытники, разведчики — худо-бедно. А вот солдаты, способные часами стоять на посту, обходить дозором одни и те же места — нет!
Сельская смекалка и природный опыт, помноженный на не замыленный глаз, странная хозяйственность, переходящая в манию тащить себе под кровать все, что ни попадя, приводили Игнатича в панику, а Махрсана — гнев.
Два этих чувства, накладываясь одно на другое, чаще всего взаимоуничтожались.
Но иногда…
Вот и теперь обоих "деревянных" рассадили в "номера-одиночки", на хлеб и воду, на трое суток. Соседняя, третья комнатушка, тоже не пустовала — ее занимал свалившийся с неба Бен Аркан, плохо говоривший по-русски, но прекрасно все понимавший и отлично матерящийся на пяти языках.