Корни небес
Шрифт:
— Может, Вы и не Санта Клаус, но предложение — просто пальчики оближешь, — заключает Бун, развалившись на стуле и закрывая глаза, как будто бы уже видя в мечтах свою награду.
— И слава за исполнение жизненно важной для Ватикана миссии, — прибавляет кардинал, но на этот раз его слова не имеют столь оглушительного успеха.
— Хорошо, мальчики, — поднимаясь, отрезает Дюран. — Вы слышали его высокопреосвященство. Вас ждет огромная награда. И слава, естественно.
Он отдает кардиналу небольшой поклон.
— Когда мы отправляемся?
Прежде чем прошептать ответ, Фердинандо Альбани закрывает глаза.
— Этой ночью.
Меня удивило спокойствие, с которым солдаты принимают сообщение о немедленном отправлении. Мне казалось, что предупреждение всего за несколько часов до отправления должно было вызвать бурю протестов. Вместо этого Дюран всего лишь кивает, а потом говорит своим людям:
15
О. де Бальзак.
— Встречаемся через три часа. Форма походная. Провизии на три дня. Если хотите попрощаться со своими красавицами, ограничьтесь быстрым перепихоном.
Затем Дюран обращается ко мне:
— Следуйте за мной, отец Дэниэлс.
— Вы можете называть меня Джон.
— Пока что предпочитаю «отец Дэниэлс». Идемте, я отведу вас за снаряжением.
Я поворачиваюсь к кардиналу.
Альбани ободрительно улыбается.
— Идите, отец. Увидимся перед вашим отправлением.
Капитан отодвигает портьеру в глубине комнаты. За ней тянется длинный темный коридор.
Не дожидаясь меня, Дюран выходит. Я следую за ним. Стены коридора неровные и пахнут землей и ржавчиной.
— Узкий, правда? — комментирует Дюран, невидимый в темноте, а затем добавляет: — По крайней мере, в нем не заблудишься. Только прямо. Держитесь за стены…
Как будто у меня есть выбор. У меня не очень широкие плечи, и все же временами в особенно тесных местах приходится двигаться боком.
После нескольких десятков шагов коридор выводит в открытое пространство — тут ни капли не светлей. Дюран останавливает меня, кладя руку мне на плечо.
Вдруг неизвестно откуда раздается голос. От неожиданности сердце прыгает у меня в груди.
— Пароль!
— Homo homini lupus — неспешно произносит Дюран. Человек человеку волк.
Перед нами загорается слабый красноватый свет. Человек с лицом насекомого опускает ствол автомата.
— Капитан Дюран, — он отдает честь.
— С одной стороны, твое рвение радует меня, Мартини. С другой, оно мне как шило в жопе. Ты что, не видел, что это я?
— С вами был посторонний, капитан.
— Этот посторонний — отец Джон Дэниэлс из Конгрегации Доктрины Веры.
Недоумение, написанное на лице стражника, отчетливо видно даже в здешнем плохом освещении.
— Святая Инквизиция, — пояснил начальник. — Усек? Хочешь кончить на пыточном колесе? Или на костре?
— Никак нет. Не особо.
— Тогда хорошенько запомни лицо этого человека, рядовой Мартини. Запомни, кто это, и если ему еще когда-нибудь случится проходить в этих местах, не пугай его больше зазря.
— Слушаюсь, mon capitaine. [16]
Когда я прохожу мимо этого человека и вижу его в профиль,
Мы пересекаем помещение со скругленным сводом. В красноватом свете я вижу погребальные ниши, статуи, фрагменты фресок. Отодвинув черную портьеру, мы входим в другой коридор, менее узкий, чем предыдущий. Красноватый свет слабо освещает наш путь. Стены этого коридора также изрыты небольшими нишами. Из них на нас смотрят пустые глазницы человеческих черепов всех размеров — и взрослых, и детских. Они покрыты пылью. Иногда на костях встречаются остатки материи. Другие ниши покрыты паутиной. Странный свет, который нас окружает, напоминает камеры-обскуры фотографов до Великой Скорби: свет окрашенных в красный электрических лампочек для предохранения пленки и отпечатков в проявочном лотке. Конечно, пленки почти перестали проявлять еще до Великой Скорби. Они стали такими же редкими и устаревшими, как видеокассеты. Но некоторые продолжали их использовать. Например, отец Мины — девочки, жившей в соседнем доме. Я помню чувство, охватывающее при виде того, как белый лист в лотке с кислотой темнеет и на поверхности медленно возникают образы. Точно так же красный свет лампочки понемногу проявляет детали мертвых фигур, лежащих вокруг нас.
16
Мой капитан (фр.).
Комната за металлической дверью в конце коридора — словно конец кошмара. Размером четыре на четыре метра, она освещена нормальным, хоть и слабым светом. Посередине металлический прилавок, стены по ту сторону полностью заняты полками. На полках — ящики с боеприпасами, стопки одежды, десятки сапог, фляг, ножей. А на самой нижней — богатая экспозиция оружия всех сортов и калибров.
Дюран взмахом руки приветствует человека за прилавком. Тот в ответ встает по стойке «смирно» — четко, как на параде. На рукаве его формы — сержантские нашивки.
Когда-то одним из условий поступления в Швейцарские Гвардейцы был высокий рост. Теперь критерии вербовки, видимо, стали менее строгими, так как стоящий передо мной человек вряд ли будет выше метра шестидесяти. У него широкое лицо, похожее на тарелку, на которой подали курносый нос, маленькие глазки и губы, сложенные в насмешливую улыбку.
Капитан обращается к нему по-немецки, на языке нашего последнего Папы. Я изучал его два года. Чего у нас здесь хоть отбавляй, так это времени. И учеба — действенный способ не помереть со скуки.
— Вольно, сержант. Это отец Джон Дэниэлс.
— Так точно, синьор.
— Это имя, а не приказ.
— Очень красивое имя, синьор.
— Я хотел бы, чтобы ты снабдил отца Дэниэлса всем, что необходимо для миссии. Упакуй его с головы до ног.
— Слушаюсь. Сколько дней будет длиться миссия?
— Четыре недели.
Глаза сержанта лезут на лоб.
— Это шутка?
— Я серьезен как никогда. Надо подумать и об оружии. Ты можешь дать мне еще один «шмайссер»? [17]
17
Немецкий пистолет-пулемет МР 38/40.