Король Артур (сборник)
Шрифт:
— Еще вина, сэр? — спросил дворецкий.
— Нет, спасибо.
Дворецкий вежливо поклонился и заново наполнил рог, который Ланселот осушил, даже не заглянув в него.
— Хорошее вино, сэр, — сказал дворецкий. — Его Величество проявляет большую заботу о своих погребах.
Король Пеллес отправился к этому времени в библиотеку, дабы поработать над некоторыми прорицаниями, и его гость остался угрюмо сидеть в большом зале.
— Да.
Что-то зашуршало за дверью буфетной и дворецкий удалился туда, пока Ланселот допивал новую порцию.
— И
— Для меня все вина одинаковы.
— Вы очень скромный молодой джентльмен, — сказал дворецкий, заменяя рог Ланселота другим, гораздо большим. — Вы, разумеется, пошутили, сэр, осмелюсь сказать. Когда встречаешь истинного знатока, узнать его — дело несложное.
Он раздражал Ланселота, желавшего остаться со своими горестями наедине, и Ланселот осознавал свое раздражение. По этой причине он машинально встревожился, не нагрубил ли он дворецкому ненароком. Возможно, дворецкий действительно был тонким ценителем вин и, может быть, у него хватало своих невзгод.
И Ланселот вежливо выпил предложенное.
— Очень хорошее вино, — сказал он, желая утешить дворецкого. — Великолепный букет.
— Я рад, что вы его хвалите, сэр.
Ланселот вдруг задал вопрос, рано или поздно задаваемый всяким молодым человеком, даже не заметив, что никакого отношения к вину этот вопрос не имеет:
— А вы любили когда-нибудь?
Дворецкий уважительно улыбнулся и снова наполнил рог.
К полуночи Ланселот с дворецким сидели за столом друг против друга, физиономии у обоих были красные. На столе между ними стоял кувшин с горячим глинтвейном — смесью красного вина, меда, пряностей и иных добавлений, сделанной женою дворецкого.
— Потому я тебе и рассказываю, — говорил Ланселот, таращась, как обезьяна. — Никому бы не рассказал, но ты малый хороший, с понятием. А рассказать — уже радость. Давай еще выпьем.
— Ваше здоровье, — сказал дворецкий.
— Что же мне делать? — вскричал Ланселот. — Что делать?
Он уронил страховидную голову на сложенные руки и заплакал.
— Побольше отваги, сэр! — сказал дворецкий. — Победа или смерть!
Глядя на дверь буфетной, он дробно постучал рукой по столу и снова наполнил кружку Ланселота.
— Выпейте, — сказал он. — Выпейте от души. И будьте мужчиною, сэр, если вы простите мне подобную вольность. Не пройдет и минуты, как вы услышите добрые вести, уж можете мне поверить, и вам захочется, как сказано у барда, замедлить часов и дней неумолимый бег.
— Хороший ты малый, — сказал Ланселот. — Да будь я проклят, коли не замедлю, если сумею.
— И чем слуга хуже хозяина?
— А ничем, — ответил молодой человек, подмигивая, как он и сам ощущал, довольно гнусным образом. — Еще и получше, не так ли, дворецкий?
И он осклабился, обретя разительное сходство с ослом.
— Ага, — сказал дворецкий, — а вон и женушка моя, Бризена, видишь, в дверях буфетной, у нее там записка какая-то. Небось, для тебя.
— Ну, и что там написано? — спросил дворецкий, глядя на молодого человека, уставившегося на листок бумаги.
— Ничего, — сказал молодой человек, бросив листок на стол и нетвердыми ногами направляясь к дверям.
Дворецкий прочитал записку.
— Тут написано, что Королева Гвиневера ждет тебя в замке Каз в пяти милях отсюда. Что Короля с ней нет. И еще про какие-то поцелуи.
— Ну и что с того?
— Да ничего, ты ведь все равно пойти не осмелишься.
— Не осмелюсь? — выкрикнул сэр Ланселот и, покачиваясь и карикатурно хохоча, вышел в ночную тьму и потребовал коня.
Поутру он проснулся, будто от толчка, в незнакомом покое. В покое стояла кромешная тьма, окна были завешены гобеленами, голова у Ланселота совсем не болела, что делало честь его организму. Он выпрыгнул из кровати и подошел к окну, отдернуть завесу. В одно мгновение он осознал все, случившееся прошлой ночью, — дворецкого, пьянство, любовное зелье, видимо, подмешанное в вино, послание от Гвиневеры и темное, горящее прохладным огнем тело в постели, которую он только что покинул. Он отдернул завесу и приник лбом к холодному камню оконницы. Чувствовал он себя прескверно.
— Дженни, — сказал он по истеченьи минуты, ему показавшейся часом.
Ответа не последовало.
Он обернулся и увидел прокипяченную деву, Элейну. Она лежала в постели, прижимая голыми ручками одеяло и уставя на него фиалковые глаза.
Ланселот всегда был рабом и мучеником своих чувств, так и не научившимся их скрывать. Когда он увидел Элейну, голова его отдернулась назад. Затем на уродливом лице появилось выражение бездонного и гневного горя, столь неподдельное и явное, что оно исполнило благородства даже его наготу, ясно зримую в падавшем из окна свете. Он задрожал.
Элейна не шелохнулась, лишь глядела на него быстрыми, словно у мышки, глазами.
Ланселот двинулся к сундуку, на котором лежал его меч.
— Я убью тебя.
Она все смотрела на него, восемнадцатилетняя, трогательно маленькая в огромной кровати, испуганная.
— Зачем ты так поступила? — выкрикнул он. — Что же ты натворила! Зачем ты обманула меня?
— Я должна была так поступить.
— Но ведь это предательство.
Он не мог поверить, что она оказалось способной на это.
— Это же вероломство! Ты предала меня.
— О чем ты?
— Ты превратила меня… ты отняла… похитила…
Он швырнул меч в угол и опустился на сундук. Он заплакал, и уродливые линии его лица фантастически искривились. Его мощь, вот что похитила Элейна. Она украла его десятикратную силу. Дети и теперь верят в подобные вещи, думая, что хороший бросок в завтрашнем крикетном матче удастся им только в том случае, если сегодня они будут вести себя хорошо.
Ланселот утер слезы и заговорил, не подымая глаз от пола.