Король Артур (сборник)
Шрифт:
Так они и сделали. Выбрали два дерева, отстоявших ярдов на сто, и каждый встал под своим, ожидая, когда появятся кролики. Они стояли не двигаясь, подняв луки и наложив на них стрелы, чтобы производить как можно меньше движений и не вспугнуть кроликов, когда те полезут из нор. Стоять так им было нетрудно, ибо первый экзамен, который они сдавали, обучаясь искусству лучника, как раз и сводился к тому, чтобы простоять полчаса с луком в вытянутой руке. У каждого было шесть стрел и каждый мог выпустить их, прицелясь, прежде чем придется распугивать кроликов, подбирая стрелы. Сама стрела не производит шума
На пятой стреле Кэю улыбнулась удача. Он точно примерился к ветру и расстоянию, и стрела попала молодому кролику прямо в голову. Бедняга стоял торчком, пытаясь разглядеть Кэя и гадая, кто он такой.
— Эх, хорош выстрел! — крикнул Варт, когда они подбежали к кролику. Им впервые так повезло — попасть в кролика да еще и убить его на месте.
Тщательно выпотрошив его подаренным Мерлином охотничьим ножом — для сохранения свежести — и пропустив одну его заднюю ногу под сухожильем другой, чтобы его удобнее было нести, мальчики собрались со своей добычей домой. Но перед тем как снимать тетиву с лука, они обычно выполняли особый обряд. Каждый четверг, под вечер, по завершении занятий им разрешалось наложить на лук еще по одной стреле и выстрелить прямо в небо. То был жест отчасти прощания, отчасти триумфа, и жест этот был прекрасен. Сегодня он стал салютом в честь их первой добычи.
Варт следил за своей стрелой, уходящей вверх. Солнце уже клонилось на запад, к вечеру, и деревья, среди которых они стояли, погрузили их в негустую тень, а потому стрела, взлетев над деревьями и вырвавшись на солнечный свет, загорелась на вечереющем небе так, словно сама была солнцем. Она уходила все выше и выше, не раскачиваясь, что бывает, когда стрела зацепится за тетиву, взмывая, всплывая, возносясь в небеса, неуклонная, золотая, чудесная. И в тот самый миг, когда она утратила силу, в миг, когда судьба приглушила ее честолюбивый порыв, и она изготовилась, перевернувшись, пасть в материнское лоно земли, случилось недоброе чудо. Утомленно хлопая крыльями, появилась, предвестницей приближения ночи, черная ворона. Она появилась, она устремилась к стреле, она схватила ее. И, тяжело набрав высоту, исчезла, унося стрелу в клюве.
Кэй испугался, а Варт рассердился ужасно. Он полюбил полет этой стрелы, ее гордую стремительность, горящую в солнечном свете, и к тому же то была лучшая из его стрел. Единственная, в совершенстве уравновешенная, острая, с тугим опереньем, с чистой ложбинкой для тетивы, без кривизны и царапин.
— Это была ведьма, — сказал Кэй.
— А по мне хоть десять, — ответил Варт. — Я хочу получить обратно мою стрелу.
— Так она же в лес улетела.
— Я пойду за ней.
— Тогда иди один, — сказал Кэй. — Я из-за какой-то паршивой стрелы в Дикий Лес не полезу.
— Пойду один.
— Ну ладно, — сдался Кэй. — Видно, придется и мне с тобой идти, раз уж ты так уперся. На что хочешь поспорить готов, сцапает нас там Вот.
— Пусть себе цапает, — сказал Варт. — Мне нужна моя стрела.
И они вошли в лес в том месте, где последний раз мелькнула мерзкая птица.
Меньше чем через пять минут перед ними открылась прогалина с колодцем и домиком, совсем такими, как у Мерлина.
— Господи, — сказал Кэй, — я и не знал, что так близко от нас есть жилье. Слушай, пошли отсюда.
— Погоди, дай оглядеться, — сказал Варт. — Здесь, наверное, какой-нибудь колдун живет.
К садовой калитке у домика была привинчена медная табличка. На ней значилось:
Мадам Мим, Бакалавр гуманитарных наук (Дом–Даниэль)
ФОРТЕПИАНО
ВЫШИВАНИЕ
НЕКРОМАНТИЯ
Разносчикам, рекламным агентам
и налоговым инспекторам
вход воспрещен.
Осторожно, злой дракон.
На окнах домика висели тюлевые занавески. Они едва приметно колыхались, ибо за ними пряталась, подглядывая, некая дама. Черная ворона сидела на трубе.
— Пошли отсюда, — повторил Кэй. — Да пошли же. Точно тебе говорю, она ее ни за что не отдаст.
Тут дверь домика растворилась, и они увидели стоящую на пороге ведьму, ослепительной красоты женщину лет тридцати с черными, как смоль, волосами, такими черными, что они отливали синевой, будто оперенье сороки, с глазами небесной голубизны и с выражением тихой кротости в лице. Коварная была особа.
— Как поживаете, дорогие мои? — спросила мадам Мим. — И чем я могу быть вам полезной сегодня?
Мальчики стянули с голов кожаные шапчонки, и Варт сказал:
— Не будете ли вы так добры, вон там на трубе сидит ворона, по–моему, она утащила мою стрелу.
— В точности так, — сказала мадам Мим. — Стрела там, в доме.
— Не вернете ли вы ее мне?
— Неизбежно, — мадам Мим сделала приглашающий жест. — Молодой джентльмен получит свою стрелу в сей самый миг, лишь только маятник четырежды качнется и нетопырь три раза пропищит.
— Большое вам спасибо, — сказал Варт.
— Войдите, — сказала мадам Мим. — Почтите мой порог. Вкусите от скромного гостеприимства с такой же открытой душой, с какой оно вам предлагается.
— Право же, мы не сможем у вас задержаться, — вежливо сказал Варт. — Нам и вправду нужно идти. Нас дома ждут.
— Сладкое ожидание, — благоговейно откликнулась мадам Мим.
— И все же трудно отделаться от мысли, — прибавила она, — что молодые джентльмены могли бы найти немного времени и оказать честь бедной селянке, хотя бы из одной лишь учтивости. Немногие способны поверить в то, сколь верноподданные чувства охватывают нас, безродных арендаторов, когда случается нам принимать у себя сыновей владетеля этих земель.
— Мы бы с удовольствием к вам заглянули, — сказал Варт, — нет, правда, с большим удовольствием, но понимаете, мы и так уже запаздываем.
В ответ стоящая на пороге дама с жеманным подвыванием произнесла:
— Конечно, угощение у меня самое незатейливое, не то, к какому вы привыкли, и что же удивительного в том, что столь высокородным особам совсем не хочется его вкусить.
Тут уже не выдержал Кэй, всегда хорошо знавший как подобает и как не подобает себя вести. Будучи мальчиком аристократическим, он почитал необходимым снисходить до тех, кто ниже его рождением, дабы они имели основания его обожать. Пусть даже приходилось рискнуть и посетить ведьмино логово, но допустить, чтобы про него говорили, будто он отказался разделить трапезу с арендатором, по причине скромности угощения, он все же не мог.