Король Артур (сборник)
Шрифт:
— Ну хорошо, — сказал он, — а если тебе не позволят в одиночку сражаться со всем мировым злом?
— Ну, попросить-то можно, — сказал Варт.
— Попросить-то можно, — повторил Мерлин.
И сунув в рот конец бороды, он трагически уставился в огонь и начал свирепо ее жевать.
22
День церемонии близился, Королю Пеллинору и сэру Груммору отправили приглашения, Варт все чаще и чаще отсиживался на кухне.
— Послушай, Варт, старина, — сокрушенно сказал сэр Эктор, — не стоит принимать все это так близко к сердцу. Ну что ты дуешься, это тебе
— Я не дуюсь, — сказал Варт. — Мне не на что жаловаться, и я очень рад, что Кэй собирается стать рыцарем. Пожалуйста, не думайте, будто я дуюсь.
— Ты хороший мальчик, — сказал сэр Эктор. — Я знаю, что ты на самом деле не дуешься, но все же — развеселись. Ты ведь знаешь, Кэй человек по-своему не плохой.
— Кэй замечательный, — сказал Варт. — Мне просто невесело, потому что он, похоже, больше не хочет ходить со мной ни на охоту с соколами, ни куда-либо еще.
— Да молодой он еще, — сказал сэр Эктор. — Все образуется.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Варт. — Просто сейчас он не хочет со мной никуда ходить. Вот и я никуда не хожу. Но я пойду, — прибавил Варт. — Стоит ему приказать и я пойду и все выполню в точности. Нет, честное слово, я к Кэю очень хорошо отношусь и ни капельки не дуюсь.
— Выпей-ка вот этот стаканчик Канарского, — сказал сэр Эктор, — да пойди отыщи старину Мерлина, может быть он тебя развеселит.
— Сэр Эктор велел мне выпить стакан Канарского, — сказал Варт, — и отправил к тебе — посмотреть, не сумеешь ли ты меня развеселить.
— Сэр Эктор, — сказал Мерлин, — мудрый человек.
— Ну, — сказал Варт, — так как насчет веселья?
— Самое замечательное в печали то, — сказал Мерлин, окутываясь клубами дыма, — что можно чему-нибудь научиться. Знания — единственное, что никогда не подводит. Ты можешь состариться настолько, что все кости в тебе разболтаются, ты можешь лежать ночи напролет, прислушиваясь к непорядку в своих венах, ты можешь утратить единственную любовь и увидеть, как мир вокруг тебя опустошают злые безумцы, или знать, что честь твою пинками загнали в сточные канавы низких умов. И тогда останется только одно — учиться. Пытаться понять, почему мир пребывает в движении и что его движет. Это единственное, от чего разум никогда не устает, к чему никогда не охладевает, что никогда не причиняет ему мучений, к чему не питает он страха или недоверия и перед чем не испытывает и тени сожаления. Учиться — больше тебе ничего не нужно. Ты только взгляни, как много на свете такого, что стоило бы изучить — чистая наука, единственное, что есть чистого в мире. Ты можешь потратить целую жизнь на изучение астрономии, три — на естественную историю, шесть — на литературу. И наконец, изведя миллиарды жизненных сроков на биологию и медицину, на богословие, на географию, на историю, на экономику, — ты, наконец-то, сможешь начать выделывать тележные колеса из наиболее подходящей для них древесины или истратить еще лет пятьдесят, изучая начала учения о наилучших способах одоления противника посредством фехтования. А после можно будет приступить к математике и заниматься ею, пока не придет пора изучать землепашество.
А помимо всех этих вещей, — сказал Варт, — чем бы ты предложил мне заняться прямо сейчас?
— Дай поразмыслить, — сказал волшебник, впадая в задумчивость — В нашем распоряжении были на все про все шесть коротеньких лет, и полагаю, я вправе сказать, что за это время ты перебывал самыми разными животными, овощами, минералами и так далее — многими сущностями на земле, в воздухе, в воде и в огне, так?
— О животных и о земле, — сказал Варт, — я знаю не так уж и много.
— Тогда тебе стоит свести знакомство с моим другом барсуком.
— С барсуком мне еще не доводилось встречаться.
— Вот и отлично, — сказал Мерлин. — Если не считать Архимеда, этот барсук — ученейшая среди известных мне тварей. Тебе он понравится
— А кстати, — прибавил волшебник, останавливаясь посреди заклинания, — я тебе должен еще кое-что сказать. Этот раз — последний, больше я ни во что тебя превратить не смогу. Мы истратили все волшебство, отведенное для такого рода вещей, и на этом твое образование завершится. Завершатся и мои труды, едва только Кэй станет рыцарем. Тебе тогда придется покинуть замок, ты станешь оруженосцем, повидаешь белый свет, ну и я тоже отправлюсь в другие места. Как ты считаешь, ты чему-нибудь научился?
— Я учился и был счастлив.
— Тогда все в порядке, — сказал Мерлин. — Постарайся не забыть того, что узнал.
И он продолжил читать заклинание, наставив палочку из дерева жизни на Малую Медведицу, только-только засветившуюся в тусклом небе, как бы подвешенную за хвостик к Полярной Звезде, и, закончив, весело крикнул: «Приятного препровождения времени в последнем визите. Сердечный поклон Барсуку».
Крик донесся издалека, и Варт очутился рядом с древним курганом, похожим на громадную кротовую кочку, и прямо перед ним в склоне кургана чернела дыра.
— Это жилье барсука, — сказал он себе, — и я должен войти и побеседовать с ним. А я не пойду. Мало того, что мне никогда не придется стать рыцарем, так теперь еще моего собственного, моете любимого наставника, которого я сам отыскал в единственном за всю жизнь Поиске, выпавшем мне на долю, теперь и его у меня отнимают, и конец естественной истории. Ну и отлично, у меня осталась последняя веселая ночь перед вечным проклятием, и поскольку я нынче хищник, я и буду вести себя как хищник, вот так.
И он свирепо заковылял по мерцавшему снегу, ибо стояла зима.
Если ты впал в отчаяние, совсем не плохо стать барсуком. Доводясь родичем медведям, куницам и выдрам, ты окажешься ближайшим из уцелевших в Англии подобием медведя, да притом еще столь толстошкурым, что тебе совершенно все равно, кто тебя кусает. Что же до собственных твоих укусов, то благодаря особому устройству твоих челюстей вывихнуть их практически невозможно, а потому как бы ни выкручивалось существо, в которое ты вцепился зубами, у тебя не будет никаких причин его выпускать. Барсуки принадлежат к немногим тварям, способным равнодушно сжевать ежа, точно так же, как пережевывают они и все остальное — от осиных гнезд и корней до крольчат.
Так получилось, что первым, кто подвернулся Варту, как раз и был спящий ежик.
— Ну-ка ты, колючий поросенок, — сказал Варт, уставясь на свою жертву туманными близорукими глазками. — А вот я тебя съем.
От этих слов ежик, прятавший на животе яркие бусинки глаз и длинный чувствительный носик и украсивший свои иглы довольно безвкусным убранством из высохших листьев, — перед тем как завалиться в травяное гнездо на зимнюю спячку, — от этих слов ежик проснулся и завизжал самым жалостным образом.