Король без завтрашнего дня
Шрифт:
— Я только недавно уложила детей, — объяснила она Анри, который ни о чем не спрашивал.
Тут же появился официант. Она заказала липовый чай, Анри — бокал белого вина. Он попросил актрису пересесть, чтобы оказаться ближе к ее хорошенькому ушку. Вежливость требовала, чтобы Анри пересел сам, но ему не хотелось изображать почтительность или что-то в этом роде. Он знал эту женщину очень давно.
Интересно, а она его помнит?
Оказалось, что помнит: когда она сняла очки, он увидел слезы на ее глазах.
Они обменялись улыбками, полными ностальгии.
Ее нынешние черты ничем не напоминали то лицо, какое у нее было в прошлом, разве что осталась прежняя россыпь веснушек. У Марии-Антуанетты тоже были веснушки. Но прежняя округлость щек, лукавые ямочки возле уголков губ, блеск
Анри еще не знал, собирается ли он сделать из Марии-Антуанетты шлюху или святую. На протяжении веков живописцы, скульпторы, писатели, режиссеры делали из нее идеал женской красоты — но у Анри такого идеала не было, и он принципиально отказывался его создавать. Он хотел сделать королеву похожей на Натали Оссер, но не для того, чтобы доставить удовольствие последней, а просто потому, что считал невозможным для себя требовать от актера или актрисы, чтобы они воплощали навязанный им персонаж. Анри казалось, что это было бы ошибкой.
— Мария-Антуанетта — женщина с двойной жизнью. У нее всегда был немного отсутствующий вид, а в выражении лица проскальзывало пренебрежение, смешанное с недоверием.
Натали чуть прикрыла глаза, словно испытывала недомогание — или, напротив, удовольствие.
— Ей приходилось быть недоверчивой. И в то же время она была весьма доступной в сексуальном смысле. Она приехала во Францию в четырнадцать лет. «Это был незабываемый день для всех, кто его пережил. Празднества, радостные крики людей, опьяненных вином и красотой своей будущей повелительницы… У нее было удлиненное лицо с правильными чертами, слегка вздернутый нос, высокий лоб, живые голубые глаза. Ее рот, очень маленький, уже тогда казался слегка презрительным — из-за выпяченной нижней губы, фамильной черты императорского габсбургского дома, которая была у нее выражена даже сильнее, чем у других членов семьи. Никакие сравнения не могли передать прелестного цвета ее лица, в котором смешались розы и лилии. Ее белокуро-пепельные волосы были лишь слегка напудрены. Горделивая посадка головы, величественная осанка, элегантность и изящество всего ее облика уже тогда были такими же, как и сейчас. Все в ней свидетельствовало о породе, а также о мягкости и душевном благородстве. Она была создана для того, чтобы покорять сердца».
Слушая эту цитату из воспоминаний барона Оберкирха, Натали выпрямилась, слегка вытянула шею, чуть покусала нижнюю губу и, искоса поглядывая в карманное зеркальце, словно сличала свой облик с описанием внешности королевы.
— Продолжайте, — кивнула она, когда Анри замолчал.
— Ее брак с французским дофином был заочно заключен в Германии, после чего кортеж принцессы направился к французской границе. Мария навсегда покидала свою страну, чтобы стать женой человека, которого почти не знала, и она подозревала, что его портрет, который ей прислали, сильно приукрашен. Все это не слишком воодушевляло. На самом деле, она опасалась наихудшего, но у нее не было выбора.
— То есть это был классический брак по расчету.
— Вам не нравятся браки по расчету?
— Если честно, нет.
— Но междинастические браки призваны были обеспечивать спокойствие в Европе. И не только в Европе, но и в Африке, в Индии, в Иране, повсюду. Личное счастье молодых людей из королевских фамилий приносилось в жертву счастью династий, кланов и наций. Мария-Антуанетта пожертвовала своей свободой, своей любовной жизнью ради государства. Ее брак должен был стать залогом мира в Европе. Когда республиканцы обезглавили Марию-Антуанетту и ее мужа, война разрушила все границы, что привело к полутора векам взаимного истребления народов.
— Вам это видится так?
— Это так и есть. Пришлось ждать, чтобы благодаря пакту, заключенному между де Голлем и Аденауэром, по сути, типичному династическому браку, без малейшей любви между Францией и Германией, установился нынешний мировой порядок, который мы с некоторой натяжкой все же можем считать стабильным.
— Ну что ж, пусть так.
— Мария-Антуанетта встретилась с дофином на опушке Компьенского леса 14 мая 1770 года. До этого дофин видел множество портретов своей будущей жены, и парадных, и миниатюрных, но когда он увидел ее саму, у него перехватило дыхание. Он был восхищен молодостью принцессы Марии, белизной ее кожи и ее изящной гибкой шеей, казавшейся нескончаемой.
— Он нашел ее красивой?
— Достаточно красивой для того, чтобы вспомнить, что сам он уродлив. Он говорил себе, что принцесса конечно же заслуживает лучшей партии.
— Бастиан Вербек уже согласился на роль?
— Он вам не нравится?
— Не то чтобы…
— Вы не находите его трогательным?
— Как раз наоборот, он очень трогательный.
— Но вы должны сами его растрогать.
— Вот в этом-то и проблема.
— На момент встречи с Марией-Антуанеттой у дофина уже сложилось определенное мнение по поводу женщин: они слабые, болтливые, сентиментальные, руководствуются скорее инстинктом, чем разумом, легко дают обещания, которые не выполняют, не умеют хранить тайну, не слишком умны, но если обладают умом, то становятся опасными интриганками. Он усвоил все это от деда, Людовика XV, который учил его, что мужчины по определению высшие существа, но в то же время не торопился близко знакомить внука с женщинами. Та, на которой ему предстояло жениться, была очаровательной и разговорчивой, а он, стоя рядом с ней, молчаливый, неловкий в своем парадном костюме, мечтал лишь убежать, отказаться разом от трона и от женитьбы. Когда он поцеловал принцессу в напудренную щеку, к нему разом вернулись все детские комплексы, которые, как ему казалось, он уже давно похоронил под бременем книг и молитв. Он не осмеливался даже поднять глаза на Марию-Антуанетту, которая не могла понять причин такого поведения, но в то же время чувствовала, что этот молодой человек, «дикий и застенчивый», никогда не причинит ей никакого зла.
Она гораздо сильнее волновалась, когда три года спустя в одиночестве въезжала в Париж, а потом оказалась перед глазами Людовика XV и двумя сотнями наиболее важных персон королевства.
Эти люди, мгновенно ставшие ее поклонниками, заставляли ее вздрагивать от страха и удовольствия — благодаря им она наконец поняла, какой видится со стороны.
Все началось с портрета, написанного Дюкро вскоре после ее приезда и тут же разошедшегося в тысячах копий. Этот портрет увидели во всем королевстве, в том числе и в Алансоне, где он вызвал особое воодушевление, когда жители города узнали алансонские кружева на воротнике принцессы.
Эберу было двенадцать лет, когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию. Он был потрясен, увидев гравюру с портрета Дюкро. Он толком не знал, считать ли открытое декольте непристойностью или чудом. Он гладил лицо, волосы, лебединую шею принцессы. Тогда же по Франции разошлись не слишком пристойные стишки, посвященные этому портрету:
Под этой изящной шеей, белизна которой посрамила бы алебастр, — Очаровательные упругие груди, Слегка трепещущие, округленные любовью, На каждой из них — словно крошечный розовый бутон. Эти хорошенькие соски никогда не опадают, Как будто просят, чтобы ваши руки их сжимали, Ваши глаза ими любовались, ваши губы их целовали. Антуанетта божественна, все прекрасно в ней.