Король бродяг

Стивенсон Нил Таун

– Что вы с Турком видите? – спрашивал он, поскольку сам видел лишь пожухшие осенние листья.

– Справа вздымается уступ, за ним – высокие чёрные горы, на уступе крепость, совсем не такая изящная, как мавританские, однако недостаточно прочная, чтобы устоять перед разрушившей её неведомой силой.

– Это артиллерия, девонька, – рок старых крепостей.

– Значит, папистская артиллерия пробила в стенах несколько брешей, образовав каменные осыпи в сухом рву. Остатки раствора белеют на камнях, как осколки костей. Потом внутри вспыхнул пожар, и сгорело всё, за исключением нескольких балок. Стены над окнами и бойницами покрыты копотью – очевидно, замок пылал

много часов, словно алхимическая печь, в которой целый город очищался от ереси.

– У вас в Берберии есть алхимики?

– Они есть у вас в христианском мире?

– Очень поэтично, как и прежние твои описания разрушенных замков, – но меня больше волнует практическая сторона. Ты видишь дымки костров?

– Я их упомянула. А также тропы в кустах, проложенные людьми или лошадьми. О них я тоже сказала.

– Ещё что-нибудь?

– Слева озеро – с виду довольно мелкое.

– Едем к нему.

– Турок сам к нему свернул – хочет пить.

Они нашли несколько озёр, и после третьего и четвёртого (все – под развалинами замка) Джек понял, что это пруды, вырытые или по крайней мере расширенные тысячами бедолаг с лопатами и кирками. Один цыган в Париже как-то рассказывал ему о прудах далеко на востоке, ближе к Румынии, где рыб разводят, как скот. По рыбьим скелетам на берегу Джек видел, что другие уже бывали здесь и вкушали от чешуйчатых стад, взращённых мёртвыми реформатами. У него потекли слюнки.

– За что паписты так возненавидели этот край? – спросила Элиза. – Матушка рассказывала, что протестантских стран много.

– Я вообще-то стараюсь в такое не вникать, – отвечал Джек, – но случилось, что под Вену я пришёл почти из такого же опустошённого края, где каждый крестьянин готов вновь и вновь пересказывать историю последних войн. Край тот зовётся Пфальц, и правители его несколько поколений назад были протестантскими героями. Один из них женился на англичанке по имени Елизавета, сеструхе Чака Первого.

– Карл Первый – это тот, который рассорился с Парламентом, и ему отрубили голову на Чаринг-Кросс?

– Он самый. Его сестрице, как ты скоро узнаешь, повезло немногим больше. Потому что здесь, в Богемии, протестанты устали от папистов, выбросили их из окон замка в навозную кучу и провозгласили страну свободной от папизма. В отличие от голландцев, которые прекрасно обходятся без монархов, богемцы не могли представить себе страну без короля, поэтому пригласили Елизавету и её муженька. Те и заняли престол – на одну зиму. Потом пришли папские легионы и устроили тут то, что ты сейчас видишь.

– А Елизавета и её муж?

– Зимние король и королева, как их стали называть, бежали. В Пфальц они вернуться не могли, поскольку в нём творилось то же самое (вот почему тамошние жители по сей день об этом говорят), поэтому некоторое время скитались, как вагабонды, пока не осели в Гааге, где и переждали войну.

– Дети у них были?

– Она щенилась без остановки. Господи! Послушать, так она плодила их одного за другим, через девять с половиной месяцев, всю войну… не помню сколько.

– Не помнишь? Сколько же длилась война?

– Тридцать лет.

– Ой.

– Она нарожала не меньше дюжины. Старший стал курфюрстом Пфальцским, другие, насколько я знаю, рассеялись по свету.

– Ты так чёрство о них говоришь, – фыркнула Элиза. – Я уверена, каждый хранит в сердце память о том, как поступили с его родителями.

– Прости, девонька, я запутался – ты о пфальцских щенках или о себе?

– И о себе тоже, – признала Элиза.

Они с Джеком питались по большей части зерном. Как Джек любил напоминать

Элизе по несколько раз на дню, он был не из тех, кто обрастает имуществом. Тем не менее он обладал нюхом на то, что может пригодиться, и, когда все повара побежали грабить турецкий лагерь, стащил из военного обоза ручную мельницу. Довольно было повертеть ручку, и зерно превращалось в муку. Не хватало только печи – по крайней мере так думал Джек, покуда как-то вечером между Веной и Линцем Элиза палочками не вытащила из костра плоский чёрный диск. Когда она отряхнула золу, диск оказался бурым, а на изломе исходил паром почти как хлеб. Это, объяснила Элиза, магометанская лепешка, не требующая печи и вполне съедобная – ну разве что уголёк на зубах хрустнет. Сейчас они ели их уже больше месяца. По сравнению с настоящей едой это было не очень, по сравнению с голодухой – вполне сносно.

– Хлеб и вода, хлеб и вода – будто снова в корабельном карцере. Хочу рыбы! – объявил Джек.

– Когда ты побывал в корабельном карцере?

– Все-то тебе надо знать. Ну, наверное, после отплытия с Ямайки, но до нападения пиратов.

– Что ты делал на Ямайке? – с подозрением спросила Элиза.

– Воспользовался связями в армии, чтобы попасть на корабль, доставляющий порох и пули тамошним укреплениям его величества.

– Зачем?

– Порт-Рояль. Хотел увидеть Порт-Рояль, который для пиратов то же, что Амстердам для евреев.

– Ты хотел стать пиратом?

– Я хотел свободы. Пираты (так я думал) те же бродяги, только морские. Говорят, все моря, если собрать их вместе, больше суши, и я полагал, что пираты куда свободнее бродяг. И намного богаче – все знают, что улицы Порт-Рояля вымощены испанским серебром.

– И что, правда?

– Почти. Всё серебро мира берётся из Перу и Мексики…

– Знаю. В Константинополе расплачиваются пиастрами.

– …путь его в Испанию проходит мимо Ямайки. Пираты из Порт-Рояля перехватывают немалую часть. Я добрался туда в семьдесят шестом – всего через несколько лет после того, как Морган самолично разграбил Панаму и Портобелло, а добычу привёз на Ямайку. Это было богатое место.

– Рада, что ты хотел стать буканьером… а то я уже испугалась, что ты решил заделаться плантатором.

– В таком случае, девонька, ты единственная, кто ставит пиратов выше плантаторов.

– Я знаю, что на островах Зелёного мыса и на Мадере весь сахар выращивают рабы – так ли на Ямайке?

– Разумеется! Все индейцы перемёрли или разбежались.

– Тогда лучше быть пиратом.

– Ладно, не важно. За месяц на корабле я понял, что в море нет вообще никакой свободы. О, корабль, может, и движется. Однако вода повсюду одинакова, и пока ждёшь, что на горизонте покажется земля, ты заперт в ящике с кучей несносного дурачья. На пиратском корабле то же самое. Есть чёртова уйма правил, как оценивать и делить добычу между пиратами разного ранга. Так что я провёл мерзкий месяц в Порт-Рояле, стараясь уберечь задницу от этих козлов-буканьеров, и отплыл назад на корабле с сахаром.

Элиза улыбнулась, что делала нечасто. Джеку не нравилось, как действуют на него её редкие улыбки.

– Ты много повидал, – сказала она.

– Такой старикашка, как я, одной ногой в могиле, должен был прожить целую жизнь, повидать Порт-Рояль и прочие диковинные места. Ты – совсем дитя, у тебя впереди лет десять, а то и все двадцать.

– Это на корабле с сахаром ты угодил в карцер?

– Да, за какую-то воображаемую провинность. Напали пираты. Ядро пробило борт. Шкипер увидел, как его прибыль растворяется. Всю команду высвистали наверх, все грехи простили.