Король Фейсал и полковник Лоуренс
Шрифт:
Своими подвигами Лоуренс поразил воображение людей. Роберт Грейвс утверждает, что он — «самый замечательный из всех англичан нашего времени». Это сильно сказано. Но перед нами и в самом деле очень выдающийся человек. Понять его трудно, — со всеми поправками на актерскую игру, усвоенную им с детских лет. Лоуренс — агент Intelligence Service, — это само по себе еще объясняет не так много. Разведчиком он стал, конечно, не ради выгоды. Он совершенно бескорыстный человек. Его книги могли бы принести ему состояние и не принесли ни гроша. Друзья Лоуренса, с его благословения, продавали по 500 фунтов экземпляры «Семи колонн мудрости», которые он им дарил, а ему эта книга стоила больших денег. Французский исследователь Сирии граф Гонто-Бирон вскользь говорит, что Лоуренс — «слуга британского империализма, вроде Джемсона или СесиляРодса». В этом есть значительная доля правды. Со всем своим скептицизмом, с мизантропией,
И все-таки это не полная правда. В так называемых здоровых странах патриотическое чувство не может прийти в столкновение с политическими взглядами, как не приходит с ними в столкновение потребность дышать воздухом и обедать каждый день. В Англии же, волей истории, патриотизм почти неизменно имеет легкий «империалистический уклон» — это своего рода «пусть мир переворачивается, крест продолжает стоять» британской политической жизни. Приведенное выше замечание Лоуренса не мешает ему быть человеком путаным и сложным. Враги говорят, что он «не глубок». Это также довольно неопределенное понятие, — Гердер писал своей невесте: «Гёте хороший человек, вот только немного поверхностный!» Полковник Лоуренс — живой анахронизм, но ведь в мертвецкой исторического процесса беспрестанно воскресают мнимые покойники. Занимался он преимущественно войной и политикой; однако он поэт больше, чем воин, воин больше, чем политик. В пустыне он возил на своем верблюде, вместе с динамитом и сухарями, антологию английской поэзии! Байрон, потеряв любовь к жизни, убедил себя, что влюбился в греческую свободу. Лоуренс влюбился в идею освобождения Аравии, — надеюсь, освобожденная Аравия доставляет ему сейчас полное удовлетворение и тихую радость. Как бы только он не увлекся менее безобидным делом. Когда в обладателе художественной натуры просыпается искатель приключений, он становится опасным человеком.
IX
Когда война кончилась, выяснилось, что создать единое арабское государство далеко не так легко, как казалось Лоуренсу и Фейсалу.
Как известно, в мае 1916 года между Россией, Англией и Францией состоялось соглашение о разделе азиатской Турции. Россия должна была получить Эрзерум, Трапезунд, Ван и Битлис; Франция и Англия делили между собой сферы влияния в Сирии и Месопотамии (так называемый договор Сайкса—Пико). Несколько позднее по Сен-Жан-Мориенскому соглашению кое-что в Малой Азии было обещано и Италии.
Соглашения составляли «дипломатическую тайну» — в довольно условном смысле этого понятия. Лоуренс утверждает, например, что о договоре Сайкса—Пико ничего не знал сам британский верховный комиссар в Египте, руководивший переговорами с Хусейном и Фейсалом. Может быть, в самом деле не знал. А может быть, не считал необходимым делиться своими сведениями с Лоуренсом. Как бы то ни было, договор этот совершенно не согласовался с теми обещаниями, которые были даны арабам верховным комиссаром.
После Октябрьской революции большевики опубликовали секретные договоры, найденные ими в русском министерстве иностранных дел. Опубликовали поспешно, беспорядочно и безграмотно. Они во всех этих документах тогда почти не разбирались, да им было и не до Сайкса— Пико... Однако за них разобрались другие. Немцы скоро довели до сведения арабских вождей, каковы планы союзников насчет Хусейнова царства.
Арабы пришли в ярость. Лоуренс был привлечен к ответу. Он и сам был поражен — для разведочной службы этот человек слишком наивен. По словам биографа (очевидно, исходящим от Лоуренса), честь ему предписывала немедленно распустить по домам всех своих солдат. В этом позволительно усомниться; но, во всяком случае, поступил Лоуренс совсем не так, как ему якобы предписывала честь. Он объявил арабам, что переданные через него обещания британского кабинета отменяют договор Сайкса—Пико. Заявление было во всех отношениях смелое — Лоуренс невозмутимо отменил договоры, под которыми значилась подпись и его, и чужого правительства. Но арабы не были ни тонкими юристами, ни глубокими политиками. Партизанская война продолжалась.
Макиавеллизм? Вот что отнюдь не свойственно Лоуренсу. Скажу больше: настоящего макиавеллизма не было и в действиях союзных правительств. Надо вспомнить обстановку того времени. Человек, висящий над пропастью, обещает за помощь больше того, что может дать, гораздо больше того, что дать хочет. Это своего рода «коня, коня, полцарства за коня!». Рассудительный человек со стороны укоризненно спросит, как можно давать за лошадь полцарства. Но это будет глупый вопрос.
Союзники (как и немцы) щедро сыпали в ту пору обещаниями, из которых одни были совершенно невыполнимы, а другие противоречили одно другому. Сошлюсь на авторитет большого знатока предмета. Новейший американский исследователь, профессор Чарльз Сеймур, ближайший участник Парижской конференции 1919 года, в своей работе «Секретные договоры и открытые соглашения» прямо говорит, что договоры о разделе азиатской Турции были и неясны, и противоречивы. Обещания, данные грекам, противоречили обещаниям, данным итальянцам. Договор Сайкса—Пико не согласовался с тем, что англичане посулили Хусейну. Сен-Жан-Мориенский договор был заключен без согласия России и т.д. Впоследствии, добавим, выяснилось, что не сговорились между собой толком даже Франция и Англия.
То же самое относится и к другому событию, вызвавшему большое волнение у арабов, — к декларации Бальфура, обещавшей евреям Палестину. Анекдотическая история этого полуанекдотического документа еще не написана. Лорд Бальфур говорил одному русскому политическому деятелю, что подписал историческую декларацию из-за легенды, которую слышал в детстве: мир погибнет в тот день, когда в Иерусалиме восстановится еврейская власть, — «мне так надоел мир, что я, право, не прочь посмотреть на его гибель...» Шутка характерна для автора «Защита философского сомнения». Правда, шутливые слова престарелого государственного деятеля были сказаны после прекрасного завтрака; да и политика ForeignOffice, конечно, не определялась шутками лорда Бальфура. Однако без преувеличения можно сказать, что знаменитая декларация была далеко не свободна от юмора. Весьма серьезный английский исследователь говорит, что она составлена в выражениях, «по необходимости неопределенных» («perhapsnecessarilyvague»), — как известно, уже лет 15 продолжается спор о том, что именно было обещано сионистам: настоящий «национальный дом» или же только духовный (упомянутый исследователь утверждает, что духовный). Никакого макиавеллизма, повторяю, не было. Но за поддержку еврейских финансовых кругов в Америке стоило обещать полцарства, вдобавок чужого. Государственные деятели нашего времени часто становятся макиавелли-поневоле.
Арабы так же, как сионисты, поняли декларацию Бальфура не фигурально, а буквально. Она была для них тяжким ударом. Печать Хусейна—Фейсала, вероятно, с благословения Лоуренса, открыла своеобразную «антисемитскую» кампанию. В ту пору все ненавистное для союзников воплощалось в одном слове: Германия. Не в обиду будь сказано Гитлеру, арабские газеты изо дня в день доказывали, что евреи те же немцы — и культура та же, и дух тот же, и взаимные симпатии совершенно непреодолимы. Поэтому сионистский Иерусалим был бы политическим предместьем Берлина.
X
После заключения перемирия Фейсал и Лоуренс выехали в Европу. Хусейн назначил сына своим представителем на конференцию. Наказ был: требовать создания всеарабского царства с включением в него Сирии, Месопотамии и Палестины.
Тут началась одна из самых своеобразных страниц истории переговоров 1919 года. В этой поездке в Париж бедуинского воина смешалось все: трогательное и забавное, эпопея и водевиль, Коран и «Наши за границей».
Надо ли говорить, что из трех великих людей конференции ни один вначале не имел ни малейшего представления о делах развалившейся империи султанов. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон изумленно глядели на человека в белом тюрбане, называвшего себя потомком Магомета, сыном геджазского короля и претендентом на всеарабский престол, — в чем дело? кто такой? какие арабы? какой Геджаз? Сэр Генри Мак-Магон, которому было поручено составить доклад, горестно писал, что в Париже люди, очевидно, не понимают, о чем, собственно, идет речь.
Потом они освоились и с белым тюрбаном, и с арабскими требованиями. При великих людях были, как водится, советники, но они, тоже как водится, совершенно расходились во взглядах. Французы слышать не хотели о едином арабском царстве, не без основания полагая, что арабское царство будет псевдонимом новой английской колонии. Разобравшись в вопросе, Клемансо заявил Ллойд Джорджу, что о едином арабском царстве не может быть речи: надо разделить сферы влияния.
Начался торг. Его скрыто деловой характер («акулы капитализма») преувеличивать не надо. Вильсон настаивал на применении принципов демократии и самоопределения народов. С этим приходилось считаться; но, к счастью, тот же Вильсон выдумал систему мандатов. Не будем осуждать Клемансо и Ллойд Джорджа, если они в этом случае смотрели на принципы президента, как на совершенную ерунду. Из Аравии, и по принципу самоопределения народов, и по всем другим принципам, можно с одинаковым правом выкроить и пять, и двадцать пять государств. Сам Лоуренс, по уши влюбленный в арабов, в своей книге вскользь, как ни в чем не бывало, упоминает, что говейтаты вели войну с бенисакрами из-за обладания знаменитым верблюдом Джеддой. Как тут было применять принципы Вильсона?