Шрифт:
НЕСИМПАТИЧНЫЕ КЛИЕНТЫ
Взрослые не знают, что это такое — быть ребенком,
Даже когда утверждают обратное.
Они ничего об этом не помнят.
Ты уж поверь.
Они все позабыли.
Забыли, каким огромным казался им тогда мир.
Как трудно было слезать со стула.
И каково это было — все время смотреть снизу вверх.
Позабыли.
Не помнят напрочь.
И ты позабудешь.
Взрослые, правда, любят поболтать о том, как это было прекрасно — быть ребенком.
Иногда они даже мечтают снова стать детьми.
Только вот о чем они мечтали, когда детьми были?
Ты-то
По-моему, они мечтали наконец-то стать взрослыми.
Когда Виктор впервые услышал о Проспере и Бо, в городе Луны стояла осень. Солнце отражалось в глади каналов, ласково покрывая древние стены матовой позолотой, но ветер с моря задувал ледяной стужей, словно желая напомнить людям: скоро зима. В продрогших переулках вдруг запахло снегом, а осеннее солнышко если и пригревало слегка, то только каменные крылья ангелов и драконов на крышах.
Дом, где Виктор жил, да и работал, стоял на канале, настолько вплотную у самой воды, что внизу волны плескались и хлюпали о стены. Иногда ночами Виктору снилось, будто дом, а с ним и весь город тонут в этих волнах. Будто море смыло дамбу — эту тоненькую нить, что связала Венецию с сушей, словно привязанный к берегу ящик с золотом — и вот-вот поглотит все: мосты и дома, дворцы и храмы, — все, что люди столь отчаянно и отважно понастроили прямо на воде, можно сказать, у стихии под самым носом.
Но пока что все это стояло, держалось на своих деревянных ногах-сваях, и Виктор, прильнув к окну, сквозь мутноватую пелену запыленного стекла разглядывал все это великолепие. Ни одно место на свете не бахвалится своей красотой столь бесстыдно, как город Луны. Под лучами солнца, норовя перещеголять друг друга лоском, сияли шпили и арки, башни и купола. Что-то насвистывая, Виктор повернулся к окну спиной и подошел к зеркалу. «В самый раз погодка, чтобы новые усы опробовать», — подумал он, ощущая своим мощным загривком ласковое тепло утреннего солнышка. Только вчера он приобрел это новое украшение: шикарные усы, черные, густые, пышные — любому моржу на зависть. Аккуратно приклеив их себе под нос, он даже на цыпочки привстал, чтобы выглядеть внушительнее и выше, повернулся в одну сторону, потом в другую и настолько углубился в созерцание своего отражения, что шаги на лестнице услышал лишь тогда, когда они раздались уже под самой его дверью, где и замерли. Клиенты. Вот черт! Ну неужели как раз сейчас надо его отрывать!
С тяжким вздохом он уселся за письменный стол. Под дверью перешептывались. «Наверно, табличку мою разглядывают», — с гордостью подумал Виктор. Табличка была черная, блестящая, и на ней золотыми буквами было выведено: Виктор Гец, детектив. Расследования любой сложности. Надпись он заказал на трех языках, ведь к нему нередко приходят и клиенты-иностранцы. И латунную львиную голову с тяжелым кольцом в пасти, чтобы в дверь стучать, он как раз сегодня утром надраил до блеска.
«Ну, что они там?» — подумал он, раздраженно барабаня пальцами по подлокотнику кресла. И в нетерпении крикнул:
— Avanti! [1]
Дверь отворилась, и в кабинет Виктора, который одновременно служил ему и гостиной, вошли двое — мужчина и женщина. Теперь они неприязненно озирались, разглядывая его кактусы, коллекцию усов и бород, стоячую вешалку с уймой шляп и беретов, кепок и даже париков, огромную карту города на стене и крылатого льва, что красовался на столешнице, прикидываясь пресс-папье.
— Вы говорите по-английски? — поинтересовалась женщина, хотя и ее итальянский звучал совсем неплохо.
1
Входите! (итал.)
— Разумеется, — ответил Виктор, указывая на стулья возле своего стола. — Это мой родной язык. Чем могу служить?
Посетители в нерешительности присели. Мужчина с хмурым видом скрестил руки на груди, женщина не сводила глаз с моржовых усов Виктора.
— Ах, это. Да это же для маскировки, — пояснил он, сдирая усы. — В нашем деле без этого никак. Так чем могу служить? Что-нибудь украдено, похищено, утеряно?
Ни слова не говоря, женщина полезла в сумочку. Локоны у нее были пепельно-белокурые, носик остренький, а плотно сжатые губы явно не приучены улыбаться. Ее спутник был настоящий исполин, по меньшей мере на две головы выше Виктора. Правда, нос у него изрядно облупился на солнце, а маленькие глазки смотрели совершенно бесцветно. «Этот, наверно, шуток не понимает», — подумал Виктор, стараясь запечатлеть в памяти лица обоих визитеров. Телефонные номера он запоминал неважно, зато вот лица не забывал никогда.
— Скорее утеряно, — сообщила наконец женщина, придвигая ему через стол фотокарточку. По-английски она говорила явно лучше, чем по-итальянски.
С фотографии на Виктора глянули двое мальчишек: один совсем маленький, белобрысый, с улыбкой до ушей, второй постарше, серьезный, темноволосый. Старший обнял малыша за плечи, словно желая укрыть и защитить его от всех бед на свете.
— Дети? — Виктор удивленно поднял голову. — Чего и кого только мне не приходилось разыскивать… Забытые чемоданы, исчезнувших супругов и собак, сбежавших ящериц, но вы первые, кто приходит ко мне с такой пропажей, как дети. Господин и госпожа… — Он выжидательно глянул на обоих.
— Хартлиб, — проронила женщина. — Эстер и Макс Хартлиб.
— И это не наши дети, — добавил мужчина с нажимом.
Востроносая стрельнула в мужа сердитым взглядом.
— Проспер и Бонифаций — сыновья моей покойной сестры, — пояснила она. — Она растила их одна, без мужа. Просперу недавно исполнилось двенадцать, а Бо, тому всего пять.
— Проспер и Бонифаций, — пробормотал Виктор. — Какие необычные имена. Проспер, если не ошибаюсь, означает «счастливый»?
Эстер Хартлиб даже брови вскинула от неожиданности.
— В самом деле? Что ж, но я считаю, все равно имена странные, это еще мягко говоря. Сестра моя, знаете ли, питала склонность ко всему странному. И когда она три месяца назад скоропостижно скончалась, мы оба, я и мой муж, тотчас же подали документы на усыновление Бо, своих-то детей у нас, к сожалению, нету. Но усыновить еще и старшего брата мы никак не можем. Каждый разумный человек это поймет, однако Проспер почему-то страшно возмутился. Ну просто как с цепи сорвался! Кричал, будто мы хотим у него брата отнять! И это при том, что у него ведь было бы право раз в месяц навещать Бо. — Лицо ее, и без того бледное, побледнело сейчас еще сильней.
— А месяца два назад мальчишки сбежали, — продолжил вместо нее Макс Хартлиб. — Из дома гамбургского дедушки, к которому мы их пока что отправили. Проспер способен младшего на любую глупость подбить, и все указывает на то, что он именно сюда, в Венецию, малыша и притащил. Виктор недоверчиво приподнял брови.
— Из Гамбурга в Венецию? Не далековат ли маршрут для двоих мальчуганов? А в здешнюю полицию вы уже обращались?
— Конечно! — Эстер Хартлиб чуть не задохнулась от возмущения. — Только не слишком-то они там себя утруждают. Ничего не нашли, хотя не думаю, что так уж это сложно — отыскать двоих бедняжек, которые совсем одни, словно сиротки…