Король зимы
Шрифт:
— Я не присутствовал при рождении нашего Господа, Дерфель, и все же это мое имя здесь. Ты творишь ересь, исчадие ада?
— Господин, — смиренно пробубнил я, пока он тыкал лицом моим в мое писание, — я начал запись Евангелия с того, что милостью нашего Господа Иисуса Христа и с позволения одного из Его самых праведных святых, благословенного Сэнсама, — и тут я постепенно стал продвигать палец к его имени, — смог я занести на пергамент добрую весть о явлении в наш мир Сына Божьего.
Он потянул палец, выдрал несколько волосков из моей головы и снова отошел к окну.
— Ты — отродье саксонской блудницы, — сказал он, уходя, — а ни одному саксу никогда нельзя доверять. Будь осторожен, сакс, не раздражай меня.
— Милостивый господин, — ответствовал я ему.
Но он даже не
И был снег, когда началась история Артура. Это было целую жизнь назад, в последний год правления верховного короля Утера. Этот год, по исчислению римлян, считался 1233-м со дня основания их города, хотя мы в Британии обычно ведем начало лет от Черного Года, того самого, когда римляне порубили друидов на Инис Мон. По этому исчислению история Артура начинается в 420 году. Правда, Сэнсам, пусть Бог благословит его, числит наше время от мига рождения нашего Господа Иисуса Христа, которое, считает он, произошло за 480 зим до того, как приключилось все, о чем я поведаю. Но как бы ни считать годы, случилось это давно, в незапамятные времена, на земле, которая звалась Британией, я был там в то время. И вот как это было.
* * *
История началась с рождения.
Холодная ночь. Королевство застыло в неверном свете бледной луны.
В зале кричала Норвенна.
Кричала и кричала.
Пробило полночь. Небо было ясным, сухим и блестящим от звезд. Земля промерзла и казалась крепче железа, реки ее были намертво схвачены льдом. Бледная луна — плохое предзнаменование, в ее зловещем свете протяженные западные земли словно обмерли в холодном мерцании. И три дня свет не струился с мрачного неба, не было и оттепели, весь мир лежал в белом безмолвии, кроме деревьев, с которых ветер сдул снег, — они зловеще чернели на фоне укрытой белым саваном земли. Наше дыхание превращалось в пар, но не отрывалось от уст, не отлетало в сторону, потому что безветрие стояло в ту ясную полночь. Земля казалась мертвой, застывшей и неподвижной, будто оставлена была Беленосом, богом солнца, и обречена вечно плыть в бесконечной холодной пустоте между мирами. И был холод, пронизывающий, мертвящий холод. Длинные сосульки свисали с карнизов большого зала Кар Кадарна и с выгнутых аркой ворот, в которые днем, преодолевая нанесенные зимой высокие сугробы, свита верховного короля доставила принцессу — в это святилище наших правителей. Кар Кадарн стоял на том месте, где хранился королевский камень; и это вместилище шумных собраний должно было по настоянию верховного короля, стать тем единственным местом, где родится его наследник.
Норвенна закричала вновь.
Я никогда не видел рождения ребенка и никогда уже по воле Бога не увижу. Мне довелось видеть жеребенка, появившегося из чрева кобылы. Я наблюдал, как выскальзывают на свет телята, слышал тихий скулеж щенящейся суки и присутствовал при корчах рожающей кошки, но не дано мне было видеть кровь и слизь, которые неизбежно сопровождают предродовые крики женщины. А как кричала Норвенна! Хотя и старалась сдерживаться, как утверждали после женщины. Иногда пронзительные вопли умолкали, и тишина зависала над всей твердыней, и верховный король высвобождал свою тяжелую голову из густого меха и прислушивался так внимательно, словно он затаился в зарослях, а саксы совсем близко. На самом деле он вслушивался в безмолвие и надеялся, что внезапная тишина означает момент рождения и королевство вновь получит желанного наследника. Он прислушивался, и мы улавливали тяжелые хрипы, прерывистое дыхание его невестки, а потом донеслось слабое жалобное похныкивание, и верховный король оживился, будто собрался сказать что-то, но крики снова разорвали тишину, и голова его вновь утонула в меху, лишь глаза беспокойно сверкали из-под надвинутого капюшона.
— Вы не должны быть здесь, на крепостном валу, верховный владыка, — сказал епископ Бедвин.
Утер махнул рукой в перчатке, будто позволяя Бедвину
Большая голова Утера вновь высунулась из капюшона, покрытого коркой льда там, где дыхание короля касалось меха.
— Сделано все, что должно, Бедвин? — спросил Утер.
— Все, верховный владыка, все, — сказал епископ Бедвин. Он был самым доверенным советником короля и так же, как принцесса Норвенна, — христианином. Норвенна, протестуя против того, что забирают ее из теплой римской виллы в соседнем Линдинисе, кричала в лицо свекру, что отправится в Кар Кадарн только в том случае, если он пообещает близко не подпускать к ней ведьм, что поклоняются старым богам. Она настояла на христианских родах, и Утер, отчаянно жаждавший наследника, согласился. Теперь священники Бедвина пели свои молитвы в комнате рядом с залом, где была разбрызгана святая вода, над кроватью Норвенны висел крест, а другой положили под роженицу.
— Мы молимся благословенной Деве Марии, — объяснил Бедвин, — которая, не опорочив своего девственного тела соитием, стала святой матерью Христа и...
— Довольно! — прорычал Утер.
Верховный король не был христианином и не терпел тех, кто пытался обратить его в эту веру, хотя допускал, что христианский Бог может быть не менее могучим, чем большинство других божеств. Однако события этой ночи подвергли его терпимость непосильным испытаниям.
Именно поэтому я и находился здесь. Тогда я был почти ребенком, отроком на пороге возмужания, безбородым мальчишкой на посылках. Я весь продрог и припал к земле рядом с креслом короля на крепостном валу Кар Кадарна. Я прибыл из Инис Видрина, усадьбы Мерлина, что лежала у северного горизонта. Мне было поручено, коли прикажут, пойти и привести Моргану и ее помощниц, ожидавших в грязной лачуге свинопаса у подножия западного вала Кар Кадарна. Принцесса Норвенна могла призвать хоть Деву Марию в повивальные бабки, это ее дело, но Утер готов был обратиться к помощи своих, старых богов, если этот новый обманет его ожидания.
И христианский Бог оказался бессилен. Крики Норвенны утихали, зато стоны и бессильный плач становились все продолжительнее, пока наконец из зала не вышла жена епископа Бедвина и, дрожа, опустилась на колени пред стулом верховного короля. Младенец, пролепетала Эллин, не появляется, а мать, опасается она, умирает. Утер отмахнулся от последних ее слов. Мать — ничто, важен был только ребенок, и лишь в том случае, если это мальчик.
— Верховный владыка... — прошептала Эллин, но Утер больше не слушал.
Он постучал по моей голове.
— Ступай, мальчик, — сказал он, и я, отделившись от его тени, скакнул вниз, по ту сторону крепостной стены, и помчался через залитое лунным светом пространство между постройками.
Стражники на западных воротах проводили меня глазами, а я уже скользил и падал на покатом ледяном склоне у западной стены. Скатываясь вниз, я порвал свой плащ о березовый пень и прямиком влетел в торчащий из сугроба куст ежевики. Я ничего не почувствовал, кроме весомой тяжести королевского поручения, лежавшего на моих юных плечах.