Королева Лебедь. Литовские народные сказки

Коллектив авторов

Вернулась Ель домой, затопила печь — будто под хлебы, и бросила в огонь кудель. Шелк так и вспыхнул, и увидала Ель жабу, величиной с добрый валек, она прыгала в огне и выпускала из себя шелковую пряжу.

Спряла кудель и опять стала просить мужа отпустить ее хоть несколько дней погостить у родителей. На этот раз вытащил муж из-под скамьи железные башмаки и сказал:

— Как износишь их, так и пойдешь.

Обулась Ель, и ну бродить, разбивать их об острые камни, а башмаки толстые, крепкие, не стаптываются, да и только. Износа им нет, на весь век хватит.

Опять пошла Ель к старухе за советом, и та

научила ее: — Отнеси башмаки кузнецу, пусть накалит их в горне.

Ель так и сделала. Башмаки прогорели, она в три дня истрепала их и снова просит мужа отпустить ее к родителям.

— Ладно, — сказал муж, — только сперва испеки какой-нибудь пирог в гостинец, а то что ты дашь братниным детям?

А сам велел всю посуду попрятать, чтобы Ели не в чем было поставить тесто. Долго ломала голову Ель, как принести воду без ведра, как замесить тесто без квашни? И опять пошла к старухе. Та и говорит:

— Замажь решето закваской, зачерпни речной воды и в нем же замеси тесто.

Ель так и сделала. Замесила тесто, испекла пироги и собралась с детьми в дорогу. Проводил их Уж на берег и наказал:

— Гостите не дольше девяти дней, а на десятый возвращайтесь! Выходи на берег с детьми без провожатых и покличь меня:

Если жив ты, муж мой верный, Брызнут волны белой пеной, Если помер — пеной красной…

Вскипит море молочной пеной, знай, что жив я, а вскипит кровавой пеной, значит, пришел мне конец. А вы, дети, смотрите, никому не проговоритесь, как меня выкликать надо.

Сказав это, распростился с ними и пожелал им благополучного возвращения.

Сколько было радости, когда Ель явилась в отчий дом! И родичи и соседи собрались поглядеть на нее. Один за другим расспрашивали, как ей со змеем живется. Она только рассказывала и рассказывала. Все наперебой угощали ее, говорили ласковые речи. И не заметила Ель, как девять дней пролетело.

Тем временем братья, сестры и родители раздумывали, как бы удержать Ель дома, не отпускать ее к Ужу. И порешили: выведать у детей, как, выйдя на берег, станет Ель вызывать мужа со дна морского. А потом пойти туда, выманить его и убить.

Завели они старшего сына в лес, обступили его и стали пытать, только он прикинулся, будто знать ничего не знает.

Как ни стегали розгами, что ни делали, а допытаться не могли. Отпустили его дядья, наказав ничего не говорить матери. На другой день взялись они за Ясеня, а потом за Березу, но и те тайны не выдали. Наконец завели в лес меньшую дочку — Осинку. Сперва и она отрекалась, а как увидала розги, сразу все выболтала.

Тогда двенадцать братьев взяли косы острые, вышли на морской берег и кличут:

Если жив ты, муж мой верный, Брызнут волны белой пеной, Если помер — пеной красной…

Только выплыл Уж, напали на него братья Ели и зарубили. Вернулись они домой, ничего сестре не сказали.

Миновал девятый день, Ель распростилась с родичами, вышла с детьми на морской берег и кличет:

Если жив ты, муж мой верный,

Брызнут волны белой пеной, Если помер — пеной красной…

Замутилось, зашумело море, вскипела кровавая пена, и услыхала Ель голос своего мужа.

— Двенадцать братьев твоих косами зарубили меня, а выдала им меня Осинка, любимая наша дочка.

Ужаснулась Ель, заплакала и, обернувшись к Осинке, молвила:

Стань пугливым деревцем на свете, Век дрожи, не ведая покоя, Пусть лицо твое дождик моет, Волосы твои терзает ветер.

А сыновьям сказала:

Станете большими деревами, Елью я зазеленею рядом с вами.

Как она сказала, так и стало. И теперь дуб, ясень и береза — могучие, красивые деревья, а осина и от самого легкого ветерка дрожит, — все за то, что побоялась своих дядьев и выдала им родного отца.

Сигуте

Жили-были брат с сестрою, красавицей Сигуте. И была у них злая мачеха, но не знали они, что она ведьма. А у ведьмы была родная дочь — толстая, некрасивая.

Пришло время брату идти на войну, уехал он в дальние края, и осталась Сигуте одна с мачехой. Не невзлюбила ведьма падчерицу и стала ее всячески донимать. Досталась на долю Сигуте вся черная работа. Сирота и по дому хлопотала и скотину пасла. Мачеха ее к себе на глаза не пускала, ела и спала падчерица со скотиной в хлеву. Сигуте ходила грязная, оборванная, а мачехина дочь, разряженная, чванная, сидела, как гостья, в красном углу и ничегошеньки не делала.

Была в доме черная собачонка и черная телка. Обе умели говорить по-человечьи, — ведь в старину и скотина разговаривала! Дома Сигуте день-деньской не разлучалась с собачонкой, а когда доила коров — с черной телкой.

Бывало, разговорится с ними Сигуте и позабудет про свою работу. За это часто попадало ей от мачехи. Все-то ведьме думалось, что Сигуте мало работает, что разленилась она.

Однажды, когда Сигуте выгоняла скотину, велела ей ведьма снять с себя рубашку, кинула пучок пакли и сказала грубым голосом:

Пряжу тонкую спряди Да смотай ее, гляди, А соткешь — сошьешь рубашку!

Делать нечего, сняла Сигуте рубашку, взяла паклю, заплакала и пошла в лес. Пригнала стадо, обняла за шею черную телку и плачет-разливается, кажется, вот-вот сердце разорвется. Когда же она успеет соткать и сшить рубашку! Пожалела телка сиротку и сказала тонким голосом:

Не вздыхай, Сигуте, тяжко, Не горюй, не плачь, бедняжка, Будет у тебя рубашка!