Королева Марго
Шрифт:
Над ней склонилась другая, как будто женская фигура.
В то же время локон вспыхнул мгновенным светлым пламенем, острым, как красный язык.
— Один год! — воскликнул Рене. — Не дольше, чем через год, этот человек умрет, и его будет оплакивать только одна женщина! Ах, нет! Там, на другом конце клинка, виднеется еще одна женщина, и на руках она как будто держит ребенка.
Екатерина посмотрела на сына, и хотя она была матерью, казалось, она спрашивала его, кто эти две женщины.
Едва Рене успел произнести эти слова, как стальной клинок побелел, и постепенно все рассеялось.
Екатерина раскрыла книгу наугад и изменившимся голосом, с которым она была не в силах совладать, несмотря на всю свою выдержку, прочла следующее двустишие:
Погибнет тот, пред кем трепещет свет, Коль позабудет мудрости совет.Некоторое время вокруг жаровни царила полная тишина.
— А каковы знамения в этом месяце для лица, тебе известного? — нарушила молчание Екатерина.
— Как всегда, самые радужные, сударыня. Если только рок не будет побежден единоборством одного божества с другим, в будущем этому человеку ничего не грозит. Хотя…
— Хотя — что?
— Одна из звезд, которые составляют его созвездие, пока я наблюдал ее, была закрыта Темным облачком.
— Ага, темным облачком!.. — вскричала Екатерина. — Значит, есть некоторая надежда?
— О ком вы говорите? — спросил герцог Анжуйский.
Екатерина увела сына подальше от жаровни и начала что-то говорить ему шепотом.
Рене опустился на колени и, вылив на ладонь последнюю каплю крови, оставшуюся на дне флакончика, принялся рассматривать ее при свете горевшей жаровни.
— Странное противоречие! — говорил он. — Оно доказывает, как ненадежны свидетельства простой науки, которой занимаются люди заурядные! Для всех, кроме меня, — для врача, ученого, даже для Амбруаза Паре, — вот эта самая кровь — чиста, здорова, кислотна, полна животных соков и пророчит долгие годы телу, из которого она ушла, а между тем вся ее сила иссякнет быстро — не пройдет и года, как эта жизнь угаснет!
Екатерина и Генрих Анжуйский обернулись и прислушались.
Глаза герцога блестели сквозь прорези маски.
— Да, — продолжал Рене, — обыкновенным ученым принадлежит лишь настоящее, нам же принадлежит прошедшее и будущее.
— Значит, вы стоите на том, что не пройдет и года, как он умрет? — обратилась к нему Екатерина.
— Это так же верно, как то, что мы трое, здесь присутствующие и ныне здравствующие, когда-нибудь, в свою очередь, успокоимся в гробу.
— Однако вы говорили, что кровь чиста, здорова, что она пророчит долгую жизнь?
— Да, если бы все шло естественным путем. Но ведь возможен несчастный случай…
— О да! Слышите? — обратилась Екатерина к Генриху. — Возможен несчастный случай…
— Еще одна причина, чтобы я остался, — ответил тот.
— Об этом нечего и думать: это невозможно. — Герцог Анжуйский повернулся к Рене.
— Спасибо! — изменив голос, сказал он. — Спасибо! Возьми этот кошелек.
— Идемте, граф, — сказала Екатерина, умышленно титулуя так сына, чтобы сбить Рене с толку. Мать и сын вышли на улицу.
— Ах, матушка, подумайте сами, — говорил Генрих, — возможен несчастный случай! А что, если этот случай произойдет в мое отсутствие? Ведь я же буду в четырехстах милях…
— Четыреста миль можно проехать за одну неделю, сын мой.
— Да, но кто знает, пустят ли меня сюда эти люди? Неужели я не могу подождать, матушка?..
— Как знать? — отвечала Екатерина. — Быть может, несчастный случай, о котором говорил Рене, и есть тот самый, который вчера уложил короля в постель? Слушайте, дитя мое, возвращайтесь другой дорогой, а я пойду к калитке монастыря августинок — там меня ждет моя свита. Идите, Генрих, идите! И если увидите брата, то не раздражайте его ни в коем случае!
Глава 2
ПРИЗНАНИЯ
Первое, что возвратившись в Лувр, услышал герцог Анжуйский, было известие о том, что торжественный въезд польских послов состоится через четыре дня. Герцога ждали портные и ювелиры с великолепными одеяниями и роскошными драгоценными уборами, которые заказал для него король.
Между тем как Генрих Анжуйский примеривал все это со слезами, набегавшими от злости на его глаза, Генрих Наваррский очень обрадовался великолепному изумрудному ожерелью, шпаге с золотым эфесом и драгоценному перстню, которые прислал ему король еще утром.
Герцог Алансонский получил какое-то письмо и заперся у себя в комнате, чтобы прочитать его на свободе.
А Коконнас ловил на лету каждое луврское эхо, в котором звучало имя его друга.
Нетрудно догадаться, что Коконнас был не очень удивлен отсутствием Ла Моля в течение всей ночи, но утром он почувствовал некоторое беспокойство и в конце концов отправился на поиски своего друга: сначала он обследовал гостиницу «Путеводная звезда», из гостиницы «Путеводная звезда» прошел на улицу Клош-Персе, с улицы Клош-Персе перешел на улицу Тизон, с улицы Тизон — на мост Михаила Архангела и, наконец, вернулся в Лувр.
Расспросы, с которыми Коконнас обращался к разным лицам, носили, как это легко себе представить, зная его эксцентрическую натуру, порой столь своеобразный, порой столь настойчивый характер, что вызвали между ним и тремя придворными дворянами объяснения, закончившиеся во вкусе той эпохи, — другими словами, закончившиеся дуэлью. Коконнас провел все три встречи с той добросовестностью, какую он всегда вкладывал в дела такого рода: он убил первого и ранил двух других, приговаривая:
— Бедняга Ла Моль, он так хорошо знал латынь! Третий, барон де Буаси, упав, сказал: