Королева полтергейста
Шрифт:
Они обнимались, смеясь и отступая на шаг, разглядывали друг друга… Алка покачала головой:
– Ёлки! Какая ты!..
– И ты тоже стала симпатичной.
– «Тоже», – передразнила Алка, – от скромности ты не погибнешь. А вообще-то правильно. Я всегда была пацанкой, пацанкой и осталась. Ну где ты, как ты? Где учишься или работаешь?
– А ты?
– Я – в политехе, на физмате, представляешь, занесло? А ты небось в университете?
– Я пока отдыхаю.
Возникшая после этих слов неловкая пауза затянулась, но Алка вовремя нашлась:
– Да что мы тут в дверях
Алка для приличия поотказывалась от подарочных духов, но, конечно же, приняла их, и сейчас обе умирали от удовольствия: Алка – разглядывая и обнюхивая флакончик, Маша – наблюдая ее ребяческую радость.
– Знаешь, – призналась она, – а я ведь дома-то еще не была.
С трудом оторвав взгляд от подарка, Алка уставилась на Машу:
– Ты что, не с ними приехала?
– Нет. А почему…
– Да ведь они за тобой в Ленинград улетели!
– Куда?
– В Питер. В среду.
– Приплыли… – мрачно констатировала Маша. – Слушай, у меня даже ключа от квартиры нет.
– Ну и ладно. У меня поживешь. Куда они денутся? Через пару дней примчатся.
– Не уверена. Меня уже сто лет в Питере нет. Сейчас мама, небось, всю милицию там на уши поставила, по моргам мечется.
– А где ты была?
– Та-ак, – неопределенно протянула Маша вместо ответа. И вернулась к прежнему: – Что делать-то?
– Телеграмму дай.
Маша на минуту задумалась, потом согласилась:
– Придется. Но ведь потом, когда они домой примчатся, начнется… Отцу-то я записку оставила, что все в порядке, чтобы не искал, ему достаточно. А маме все объяснить придется.
– А что объяснять? Где ты была? Откуда у тебя все это? – она сделала неопределенный жест рукой.
– Ой, ну ты-то хоть не доставай, ладно? Я все тебе расскажу, только потом. А сейчас я хочу умыться, хочу есть, хочу отдохнуть и так далее.
– Правда, дура же я! – встрепенулась Алка. – Ты же с дороги. Иди в ванную, а я пока на кухне сварганю что-нибудь. А вообще-то, – она взглянула на часы, – сейчас мама с Никитой придет, она нас и покормит.
… Когда Маша проснулась, было уже девять вечера. Алкина мама снова хлопотала на кухне. В комнате стоял полумрак. За окном шелестели тополя.
«Как здесь хорошо, – подумала Маша, – даже не ожидала, что могу так соскучиться по своему городишке…»
В дверь заглянула Алка и, увидев, что глаза Маши открыты, обрадованно воскликнула:
– Ну, слава Богу, проснулась! А я уже думала, будить придется. Вставай бегом, умывайся и одевайся. Мы идем к моим в общагу.
– Куда? – не поняла Маша.
– В общежитие, к моим одногруппникам.
– Зачем?
– Пьянствовать! – радостно сообщила Алка. – У мальчика одного день рождения сегодня.
– А как на меня смотреть будут, я же чужая?..
– «Чужая», ну ты скажешь! Да у нас в группе одни мужики. Для них симпатичную девчонку привести в компанию – лучший подарок.
И действительно, Алкины одногруппники выказывали Маше такую бездну внимания, что она очень скоро стала чувствовать себя среди них, как рыба в воде. Правда, где-то в глубине души по своему житейскому опыту она ощущала себя много старше всех этих ребят – своих одногодок, но все равно ей было приятно. Пили водку, пиво и какую-то жуткую «клюковку». Закусывали каким-то странным салатом и консервами. Гремела музыка.
После часа брожения, смены кавалеров и собеседников ситуация стабилизировалась: от Маши уже не отходил плечистый светловолосый юноша по имени Сережа, почувствовавший к себе ее особую благосклонность. Он действительно понравился ей. Не настолько, конечно, как казалось ему, но все же, когда он, танцуя, нагло и одновременно застенчиво попытался ее поцеловать, она не отстранилась. Только перед глазами ее при этом стояло совсем другое лицо.
Пить таким образом – по-студенчески – большими дозами, мешая напитки и практически без закуски, Маша привычки не имела. Отчего и напилась в зюзю. Проснувшись среди ночи в Алкиной постели, томясь от подступавшей к горлу дурноты, она тщетно пыталась вспомнить, что было потом. Помнила какие-то разговоры по поводу того, что кончается спиртное… Но потом оно откуда-то появилось. Помнила, как Алка и Сережа, поддерживая с двух сторон, усаживали ее в такси…
4.
– А теперь выкладывай все, – потребовала Алка, сев на стул перед кроватью.
– Что все? – лежа в постели, жалобно спросила Маша, мучимая абстинентным синдромом.
– Все, Мария, все, – продолжала наседать подруга, нахохлившись, как воробей. – И где ты была, если не в Питере, и чем занималась, и главное, откуда у тебя деньги? Ты хоть помнишь, что ты отчебучила вчера?
– Нет. А что я отчебучила?
– Когда стало нечего пить, парни решили скинуться. Стали собирать деньги – выворачивать карманы, у кого сотня, у кого две. И тут ты… – Она прервалась. – Ну что, вспомнила?
– Рассказывай, рассказывай, ничего я не помню, – нетерпеливо попросила Маша, хотя что-то она вспомнила: какое-то щемящее чувство жалости и братства и желание осчастливить…
– И тут ты начинаешь реветь так, что краска плывет по всему лицу и причитать: «Ребята, да какие же вы хорошие, как я всех вас люблю. Но как вы живете? У вас ведь совсем нет денег! Сейчас, сейчас…» И, открыв эту свою сумочку, начинаешь обходить всю нашу толпу и раздавать баксы – кому десять, кому пятьдесят, а кому и сто досталось. И ревешь при этом, как белуга.
Маша представила себе эту безобразную сцену и отвернулась носом к стене.
– А они? – спросила она в подушку.
– А они смотрят на деньги, ничего понять не могут. То ли протрезвели, то ли что, но веселье как-то притухло. Как в «Золотом теленке». Помнишь, там был момен похожий, когда Остап Бендер в поезде своим миллионом хвастался?
– Помню, – все так же мрачно отозвалась Маша. – Ну, и что дальше вчера было?
– Ну, тут я ввязалась, говорю, ребята, у Маши большое горе, у нее за бугром умер близкий человек. А это она только что получила наследство. А ты уже спала, тебя уже положили… Короче, деньги все вернули, запихали обратно в сумочку. Только немного взяли, сгоняли, купили пять бутылок водки.