Королева Виктория

Александр Филипп

«First Life Guards» [145] прислал ей в подарок восемьдесят роз. Ах, цветы, военные, музыка — вот они, все радости Виктории! Она носила самое прекрасное имя, приводившее в восхищение всю нацию! И это имя стало символом ее эпохи...

Как и в каждый из ее юбилеев стояла необычная для Англии погода. Лишь только солнце осветило виндзорские луга, она отправилась в мавзолей Альберта, чтобы возложить цветы к подножию дорогой ей могилы: «Как бы возрадовался мой Альберт всем этим проявлениям любви и преданности». Она всегда оставалась уверенной в том, что эта поразительная связь между государыней и ее народом была делом рук принца-консорта. Альберт знал, что страной следует править не речами,

а личным примером, демонстрируя приверженность вечным ценностям: много работая, проявляя серьезность, набожность, верность, любовь к своей семье.

145

Первый лейб-rвардейский полк (англ.).

Понимал он и то, что в их XIX столетии Библия должна стать фундаментом национального единства и социального мира в Англии.

Виктория была полной противоположностью Альберта. Чувственная от природы, она обожала флирт, праздники, театр, танцы, пение, смех, любила выпить и хорошо поесть, любила цветы, а самое главное — любила жизнь во всех ее проявлениях. Авторитарный и склонный к менторству германский принц обращался с ней как с ребенком, как с больным человеком. Он не был уверен, что действительно любит ее, но готов был жизнь положить ради того, чтобы сделать из нее великую королеву. Она любила все красивое. Страстные ночи заставляли их забывать о ссорах и несхожести их характеров. Но после двадцати двух лет супружества вездесущий Альберт, истинный правитель страны, уйдя из жизни, оставил ее еще более растерянной, чем в первый день восшествия на престол.

Все джентльмены королевства были восхищены тем уверенным тоном, каким она читала свою первую речь королевы. Овдовев и пережив жесточайшую депрессию, она уцепилась за принципы Альберта, подавляя в себе свою природную взбалмошность и жизнелюбие и настороженно поглядывая на своего старшего сына, который был слишком похож на нее. Это ведь Альберт требовал, чтобы на их свадьбе подружками невесты были только самые добродетельные девицы, это Альберт запретил разведенным женщинам переступать порог Букингемского дворца. Это столетие лицемерной добродетели было отнюдь не «викторианским», оно по всем статьям было «альбертианским».

Сегодня, в день своего восьмидесятилетия, она вновь обрела свой задор юной королевы. Отдых в Ницце восстановил ее жизненные силы и вдохнул в нее радость бытия. После большого семейного ужина Виктория уселась в первом ряду расставленных в галерее Ватерлоо кресел. Ее вниманию были представлены два акта «Лоэнгрина», в котором пели знаменитые братья Ян и Эдвард Решке. Она любила музыку Вагнера так же, как итальянское бельканто, поскольку присущая обоим высшая степень лиризма приводила ее с полное восхищение.

Единственным, что омрачило ее радость, было отсутствие Вики. Ее старшая дочь не смогла приехать к ней из-за люмбаго, приковавшего ее к постели. Вскоре Вики сообщит матери, что больна раком.

Королева не пожелала пригласить на свой день рождения Вилли. Она написала ему и предложила навестить ее лучше в июле в Осборне. В своем пространном ответе ее внук обвинял франкофила Солсбери в том, что тот роет разделительный ров между двумя братскими странами, Англией и Германией, тогда как он, Вилли, носит военную форму обоих этих государств. Виктория призвала его к порядку: «Я сильно сомневаюсь в том, что суверен одной страны когда-либо обращался в подобных выражениях к суверену другой страны, тем более что речь идет о родной бабушке первого и ее премьер-министре». И приложила к своему письму ответы Солсбери на каждую претензию Вилли. В постскриптуме письма к Вики она добавила: «Мне даже в голову не пришло бы написать хотя бы строчку в подобном стиле о его министрах».

Спустя три дня она уже была в Бальморале. И по традиции первым же делом отправилась возложить венок на могилу Джона Брауна. Она возлагала цветы сама, что делала только для членов своей королевской семьи. Погода стояла морозная, но Виктория была не тем

человеком, который стал бы на это жаловаться. «Ах, если бы у меня была хотя бы четверть ее энергии... Она никогда в жизни не пребывала в таком добром здравии и таком хорошем настроении, как сейчас!» — восклицала Мари Малле.

По соседству гастролировал цирк, Виктория пригласила его к себе в замок и взахлеб хохотала над шутками клоунов и трюками дрессированных животных. Между тем зрение ее совсем испортилось. В Бальморале провели электричество, но его свет слепил ей глаза. Профессор Пагенштехер регулярно прописывал ей новые капли, но те совсем ей не помогали. А Беатриса читала ей порой депеши настолько рассеянно, что прыгала с фразы на фразу, и это выводило Викторию из себя.

Самой большой радостью для нее стало присутствие рядом с ней двух ее внучек: Торы, дочери Ленхен, и Даки, жены Эрни Гессенского, которая совершенно не чувствовала себя великой герцогиней. Она расписывала обои и мебельные ткани и заявляла, что предпочла бы жить в простом английском коттедже, а не в этих ужасных немецких крепостях. Ее брак с двоюродным братом, предпочитавшим женщинам мужчин, был большой ошибкой, но как и в случае с Луизой королева, свято чтя память своего возлюбленного супруга, даже слышать не хотела слова «развод». Зато не потерпела того, что принц Альберт Анхальтский плохо обращается со своей женой Марией-Луизой, сестрой Торы. «Передайте моей внучке, пусть она возвращается ко мне. К.И.В.», — писала она в гневе.

Хотя видела она совсем плохо, убеждения ее оставались как никогда твердыми. В течение всего лета она с волнением следила за судебными перипетиями дела Дрейфуса. 9 сентября ей стало известно, «что беднягу Дрейфуса опять осудили пятью голосами против двух». Она послала Солсбери телеграмму открытым текстом: «Нет слов, чтобы выразить мой ужас... Как было бы хорошо, если бы вся Европа дружно выразила свое возмущение! Я уверена, что это дорого всем обойдется!»

Не меньше возмутило ее и то, что 11 октября президент Трансвааля Крюгер объявил Англии войну. В мае она получила петицию, под которой стояло 21 684 подписи уитлендеров, они жаловались на отсутствие в Трансваале элементарных свобод. Переговоры между Крюгером и Милнером, высокопоставленным английским чином в Южной Африке, провалились. 29 сентября Солсбери еще объяснял Виктории: «Невозможно не догадаться, что целью буров является создание южноафриканской республики, состоящей из Трансвааля, Оранжевой провинции и Капской колонии Вашего Величества».

В июне правительство приступило к переброске своих войск в Капскую провинцию. 5 октября перед отъездом из Бальморала королева приняла генерала Буллера, назначенного главнокомандующим английскими войсками в Южной Африке. Она сочла его «букой». Вслед за своим правительством она думала, что речь идет о классической колониальной экспедиции, какие Англия организовывала на всех пяти континентах ради укрепления своего имперского могущества.

Но в своем ультиматуме упрямый Крюгер требовал, чтобы Англия отозвала все свои войска: как те, что уже начали брать в кольцо Трансвааль, так и те, что находились на пути в Южную Африку. Если до пяти часов утра 11 октября он не получит удовлетворительного ответа, то сочтет молчание англичан объявлением войны.

После неудачного рейда Джеймсона два года назад Родс и Чемберлен только и ждали этого нового повода для того, чтобы взять реванш. Но прибывающие на юг Африки английские войска были плохо оснащены, а генералы постоянно грызлись между собой. Противостояла же им армия буров, более чем в два раза превосходящая их по численности, в ней по разным оценкам было от сорока до пятидесяти тысяч человек. К тому же буры хорошо ориентировались на местности. Осознавая свою силу, Крюгер сразу же пошел в наступление, не дожидаясь, пока британцы получат подкрепление. Буры выступили с востока, запада и севера, окружая и отрезая города Ледисмит, Кимберли, Мафекинг. Впервые в истории английская империя терпела поражение от христиан-европейцев и была этим жестоко унижена. Мобилизацию стали проводить форсированными темпами.