Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Шрифт:
Так постепенно вырисовывается единство этого исторического периода, в рамках которого в 1450-1780 годах будет жить, расти и в конечном итоге развалится великий институт классической монархии. Своеобразие рассматриваемой эпохи сводится к следующему: она не прерывается гигантскими катастрофами, подобными эпидемиям чумы позднего Средневековья или Столетней войны, которые могли бы сократить вдвое, хотя бы на несколько десятилетий, общую численность населения. Конечно, случаются трудные периоды: Религиозные войны, Фронда, голод при Людовике XIV (1694 г., 1709 г….). И то и другое сопровождается сокращением населения Франции, но максимально на десятую часть общей численности. Этого, конечно, достаточно, чтобы породить страдания большинства, но уже недостаточно, чтобы обратить вспять процесс укрепления государственности. Впрочем, общая масса французского населения больше не меняется: из века в век она обеспечивает деяниям государя необходимую и прочную основу. То же самое наблюдалось и в Англии, где с XVI по XVIII век также отмечался значительный демографический рост. Аналогичная ситуация в Испании, несмотря на некоторое умеренное сокращение населения полуострова в конце 1500 — начале 1600-х годов. В Японии численность населения резко подскочит, а затем стабилизируется, и тоже с XVII по XIX век — не ранее и не позднее — после умиротворяющего объединения, которого добилась династия Токугава.
Пример Германии, напротив, дает иную картину: на этом обширном этническом и культурном пространстве классическая монархия в новое время не достигла «нормального» расцвета французского, английского, испанского типа, несмотря на важные достижения в Австрии, Пруссии, Баварии и т.д. В результате мы видим — и этот факт тем более примечателен, — что как раз в сердце Германии в 1620-1650 годах происходит демографическая катастрофа, которая весьма напоминает (только короче по времени) ту, что обрушилась на все западные страны в XIV и XV веках. Сокращение населения в областях между Одером и Вогезами достигало 40%. Отсутствие на территории Германии сильного централизованного государства, способного прогнать или отпугнуть иностранные армии, является одной из причин этого бедствия (которое, в свою очередь, надолго отобьет желание создавать объединенное государство). В этих условиях в период 30-летней войны чужестранные армии могли наслаждаться вволю: они совершали кровавые злодеяния; солдаты и кочующие беженцы служили разносчиками эпидемий; оккупационные войска создавали обстановку неспокойствия, отбирали рабочий скот, уничтожали посевы, усугубляя опасность голода. Чтобы оградить себя от столь опасных рисков, Франция, Англия и Испания после «смутного времени» (XIV-XV вв.) создали относительно прочные классические монархии, вооруженные силы которых были способны превратить национальную территорию в «святая святых». Существование постоянных армий, строительство пограничных крепостей дали весьма существенные результаты: Париж вплоть до 1814 года больше не подвергался оккупации неприятельскими войсками. Вместе с тем превращение территории в святилище имеет свою цену, и в этой связи можно говорить об экстернализации [3] стоимости. Обобщим только что сказанное о Германии: народы, которые не находятся под покровительством классической монархии и сильного государства, имеющего постоянную армию, часто становятся жертвами набегов организуемых на их территории, открытые всем ветрам, военачальниками соседних монархий. Результаты этих набегов зачастую опустошительны: наши соседи по другую сторону Вогезов и Рейна пережили во второй четверти XVII века стремительное ухудшение демографической ситуации и состояние апокалипсиса, когда численность населения снизилась на половину или на треть, с чем другие западные страны, в силу преимуществ определенного уровня объединения страны под сенью монархии, уже не сталкивались после 1450-х или 1500-х годов. То же самое можно сказать и о Польше. В эпоху, которая по французской хронологии соответствует концу правления Мазарини и началу деятельности Кольбера, на эту страну обрушивается демографическая катастрофа, по своим масштабам напоминающая бедствия, переживавшиеся Германией во времена Тридцатилетней войны. И пороки польского государства, не продвинувшегося ни на шаг по пути классической монархии, следует поставить в один ряд с другими факторами, первым из которых является тот, что Польша находилась в окружении русских, скандинавских, а позднее германских этносов. С точки зрения чисто институциональной, во всяком случае, введение в практику принципа liberum veto в 1652 году означало, что все решения Сейма должны приниматься только единогласно. Эта норма противоречит по меньшей мере полуавторитарным структурам наших классических монархий. Ее появление ненамного предшествовало демографическому опустошению Польши в результате войн с русскими и шведами и их нашествий (1654-1667 гг.). И напротив, классическая монархия в течение многих веков своего расцвета постоянно сохраняла минимум демографической стабильности. Она обусловила даже различные периоды роста населения на территориях, где утвердилась.
3
Экстернализация стоимости — возложение стоимости того или иного мероприятия на иноземные территории или народы.
Демография не сводится только к известной формуле: «Считайте, считайте своих людей, и считайте как следует». Она включает и ряд положений, относящихся к семейным структурам. Они не могут не находиться в определенной связи с институтом монархии. В классическую эпоху, как и во все времена, королевский дом живет по правилам «расширенной семьи» в самом прямом смысле. Под крышей большого дворца живут монарх, его жена, любовница (если есть таковая), их дети и внуки, а также супруги со своим потомством. По меньшей мере все эти люди, а также вдовствующая королева, пока она жива, регулярно появляются во дворце на более или менее длительное время, чтобы засвидетельствовать свое почтение королю. Кроме того, в обширных помещениях постоянно или временно проживает много слуг и куртизанок.
Такой тип «сверхрасширенной» семьи во главе с авторитетным и почитаемым патриархом в лице обладателя трона полностью соответствует типу подобных, хотя и более скромных семей, существовавших во всем обществе. Конечно, семьи подданных, которые мы имеем в виду, не являются в каждом отдельном случае столь многочисленными, как громадная «фамилия», жившая в Блуа, Фонтенбло или Версале. С учетом этого обстоятельства отметим, что в Южной Франции даже в XVIII веке расширенная семья, включающая женатого сына и его потомство, которая живет в доме старых родителей, — весьма распространенное и даже каноническое явление, во всяком случае, на селе и в горной местности. Напротив, в Северной Франции патриархальная семья оттесняется семьями в составе родителей и их детей. Тем не менее даже в северных областях во многих семьях (помимо отца, матери и их детей) проживает родственник по восходящей или побочной линии, не говоря уж о служанках и прислуге, которых всегда много в дворянских поместьях. Таких «расширенных» семей могло быть в эпоху Старого порядка 10% всех семей области Валансьенн и даже 17% в округе Сент-Омер. Более того, некоторые семьи изначально призваны были стать расширенными, но в момент визита переписчика или кюре — учетчика душ еще могли быть немногочисленными. Любая «расширенная» семья в составе детей, матери, отца и его старой матери-вдовы «начиналась» с того, что была кровнородственным ядром (когда мужчина еще был совсем молодым холостяком и будущая вдова проживала вместе с этим еще неженатым старшим сыном и еще живым супругом в одном доме). Но после кончины вдовы эта же семья вновь становилась ядром и т.д. Таков семейный цикл, и в любом случае последующее естественное или спазматическое расширение семейства всегда остается возможным, в зависимости от перспектив его членов, даже тогда, когда это расширение фактически еще или уже не состоялось.
Присутствует, таким образом, зеркальный эффект: монархия формирует патримониальную и патриархальную структуру. Она основывается, в частности, на большом расширении семейного очага суверена, который на свой манер отражает более простое, но все еще довольно сложное устройство сотен тысяч «расширенных» семей (во Франции каждая десятая семья — «расширенная»), в которых глава семьи является господином не только для своей жены и детей, но также и для прямых и побочных родственников, внуков, прислуги и т.д.
Легитимность монархической власти имеет своим источником также и то, что подданные легко идентифицируют эту власть с иерархическими узами, которым они подчиняются в ежедневной семейной и частной жизни. Могущество обычая…
Вот еще одна субструктура, явившаяся необходимой опорой монархии, — крестьянская, или сельская, община. Она бесконечно старше наших королевств. Она предшествовала им. И переживет их. Возникшая в далекие и безмолвные протоисторические времена или зародившаяся позднее от того или иного религиозного и местного братства, которые формировались in situ в Средние века (например, братство Святого Духа в деревнях и поселках юго-востока Франции), крестьянская община трансформировалась в важный инструмент властных структур, на которые опирались король и его слуги. Чтобы собрать налоги, государям недостаточно территориальных сеньорий, тысячи которых разбросаны по всей территории страны, поскольку сеньоры склонны оставлять себе те средства, которые обязаны передавать в королевское казначейство. Римская империя в эпоху заката многое потеряла в результате подобной практики со стороны владельцев крупных доменов. Вот почему правительство принимает другое решение, эффективность которого подтвердится историей: обратиться не к сеньорам, а непосредственно к общинам, отстранить дворян-хозяев земли и собирать налоги «у самого истока». Поступая так, государство одновременно повышает роль и социальный статус общин. Но парадокс в том, что другим концом той же палки оно открывает пути для последующих антиналоговых бунтов. Короче говоря, между монархическим государством и общинами завязываются отношения любви и ненависти. Они находят свое выражение в знаменитых лозунгах антифискальных восстаний: «Да здравствует король без оброка и соляного налога!» или «Да здравствует король, несмотря ни на что!». Во всяком случае, в силу хотя бы этих привилегированных отношений с деревней представители власти, и особенно их последнее звено — интенданты, будут вмешиваться во внутренние дела общин, особенно в то, что имеет отношение к бухгалтерии сельской коммуны. Они таким образом будут препятствовать сельским жителям тратить слишком много на свои мелкие муниципальные нужды или на погашение процентов по долгам коммуны. Просто потому, что при вседозволенности Его Величество рискует лишиться части фискальных доходов, ибо крестьяне будут слишком бедными, чтобы платить одновременно двойной обременительный налог: местный и государственный. Такое вмешательство центральных властей в дела сельских общин будет типичным во Франции в так называемые кольберовские 1660-1680-е годы. Тем не менее в отсутствие контролеров и сборщиков налогов, назначаемых государством, крестьянская община при Старом порядке, как это ни покажется парадоксальным, обладала более широкими полномочиями, чем муниципалитеты нашего времени. Она, в частности, сохраняла право формировать налогооблагаемую базу и взимать налоги.
От деревень перейдем теперь к городам, после пешек — к крупным фигурам на монархической шахматной доске. В средиземноморской и германской Европе сформировалась сеть вольных городов: Макиавелли описал германские города как «обладающие широкой свободой, подчиняющиеся императору, когда им заблагорассудится, не опасающиеся никого из своих соседей, будучи окруженными рвами и стенами; имеющие в достаточном количестве артиллерию и на общественных складах продукты питания, воду и дрова на целый год». В Германии в эпоху Возрождения, по словам флорентинца, существование города предполагает наличие толстых городских стен — гарантов независимости коммуны.
Напротив, во Франции и, может быть, в некоторых других странах «добрый» город — характерный признак крупных, подлинно монархических государств XVI века.
По отношению к «доброму» городу государь — индивидуальный или коллективный — ведет себя в нашей стране более интервенционистски, чем в других странах, в частности в слабой германской Империи. Защищаемые королевской армией от нашествий, наши города со временем откажутся от крепостных стен, и эта тенденция получит особо широкий размах в эпоху Просвещения. В результате такой демилитаризации в городах вместо крепостных стен появятся большие бульвары, благодаря инициативам монарха возрастет безопасность всего государства. Таким образом, в городском бюджете можно будет урезать значительные расходы как на строительство, так и на ремонт городских стен.
В плане политическом «добрый» или просто классический город представляет собой в эти времена смешение власти королевской и чисто городской, своего рода «смешанное общество». Вполне логический компромисс. Сосуществуют два института — королевский и городской: в этих условиях король не может ни задушить, ни даже значительно ослабить влияние именитых горожан. Он столь же нуждается в них, сколь они в нем. Бурбоны будут все больше вмешиваться в выборы городских эдилов, их помощников и других должностных лиц, которые ранее в большей степени контролировала местная олигархия. Королевское участие в городском управлении будет неизбежно расширяться: сотрудничество между городскими элитами и монархической властью станет одним из элементов структур королевства. Тем не менее даже в этой ситуации центральное правительство не устраняет до конца городских нотаблей. Носители королевской власти являются также влиятельными на уровне местного управления.
Вот пример. Донфрон начала XVIII века: уважаемый Сюрланд — мэр и глава полиции, в то же время заместитель представителя интенданта и родственник сборщика тальи [4] . Будучи одновременно представителем города и короля, он по горло занят делами, иногда темными, города, мэрии и близлежащих сел. Учитывая, что в таком положении находилось большое число лиц, можно считать власть интендантства (иначе говоря — монарха в провинции) немыслимой без поддержки городской «мафии», частью которой являются и сами носители власти. Они способны заставить уважать себя; внушая страх и контролируя стратегические звенья общественных отношений, они тем самым укрепляют монархическую администрацию, светской ветвью которой неофициально являются. Интендант Алансона, например, очень счастлив, что может воспользоваться услугами разного рода, которые ему может предоставить Сюрланд. Эти узы, объединяющие городские власти в сообщество, содействуют созданию властных сетей, которые обеспечивают подчинение города государству и деревни — городу.
4
Талья (франц. taille,) — постоянный прямой налог во Франции XV-XVIII веков. Как временный налог введена в правление Людовика IX (1226-1270 гг.). С учреждением постоянной армии (ордонанс 1439 г.) утверждена как постоянный налог. Талья была двух видов: в Северной Франции так называемая личная талья (taille personnelle) — ею облагалось третье сословие; на юге страны «реальная», или «имущественная», талья (taille reelle) — ею облагалась земля недворянского статуса (terre roturiere), независимо от сословной принадлежности землевладельца (таким образом, дворянин тоже платил талью, если имел недворянскую землю, которая, возможно, принадлежала ранее лицу третьего сословия). В XVII-XVIII веках талью платило преимущественно крестьянство. — Прим. пер.