Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Шрифт:
Процветание в «послевоенную» эпоху, во времена Генриха IV и в начале правления Людовика XIII, резко контрастирует с бедствиями предыдущих десятилетий: оно, конечно, является «манной небесной» для крупных земледельцев, сборщиков арендной платы в поместьях сеньоров, «первых парней на деревне», «фермеров в высоких сапогах», или «матадоров» (как назовут их в XVIII в.), которые представляют собой элиту простолюдинов и уже предприимчивую, даже полукапиталистическую элиту сельского мира. Это (относительное) благополучие зажиточных крестьян демонстрирует способность, свойственную капиллярным сосудам: оно «поднимается» до арендодателей земли, которые заключают контракты на аренду с этими фермерами, другими словами — до поместного дворянства и сеньоров, которые владеют четвертью или пятой частью французской земли, бок о бок с Церковью и буржуазией (другая четверть земли принадлежит им обеим; крестьянство — арендаторы и самые мелкие землевладельцы — контролирует оставшуюся половину земельного фонда). Блистательные судьбы крупных аристократов — Сюлли, Конде, Ришелье, Гизов — не должны в действительности создавать иллюзий. В королевстве Генриха IV из 19 млн. жителей насчитывается, самое большее, 200 000 дворян (включая мужчин, женщин, детей). Из них приблизительно треть связана с семьями чиновников, недавно получивших дворянство. Остальные, которые представляют собой родовое дворянство или знать, на 70% состоят из землевладельцев более или менее благородного происхождения, 20% составляют военные (в основном тоже являющиеся владельцами поместий). Оставшаяся десятая часть обладает максимальным престижем благодаря постоянным контактам, частым или периодическим, с королевским двором. Аграрии или мелкопоместные дворяне голубой крови, которые составляют, следовательно, большинство знатного сословия, «извлекают для себя выгоду» из лесов, виноградников, лугов и в особенности, из зерновых пашен — из расчета три-четыре плуга или 70-80 га на каждую дворянскую семью; они следят за сбором урожая зерна и винограда, продают коконы, прививают яблони или же — еще один вариант, не исключающий предыдущего, — живут за счет земельной ренты, получаемой в экю или зерном, возросшей и «раздутой» после окончания Религиозных войн. Эта арендная плата, а также «часть продукта» с других земель, принадлежащих дворянской семье, поступает от фермеров и арендаторов, за которыми следят, которых субсидируют, которыми непосредственно управляют дворяне-арендодатели. Различные «продукты земли», на этот раз промышленного происхождения — а именно стекло и железо — также контролируются на 80-90% объема национального производства дворянами, которых называют дворянами-стеклозаводчиками или владельцами кузниц; и те и другие «выдвигаются вперед» также благодаря хорошей конъюнктуре при Генрихе IV, при котором в окна вставляются стекла и отливают пушки для арсеналов. Сельский дом дворянина — замок или чаще всего большая богатая ферма — может дать кров семье и слугам, 13-14 человекам, которыми руководят отец семейства и его супруга (или его вдова). Женщина-хозяйка, предусмотрительная управительница, следит за работой и досугом (охота, пение, праздники) в обширном семейном хозяйстве. Мелкопоместные дворяне весьма гостеприимны, что не мешает некоторым из них быть жестокими с крестьянами. Их сможет образумить только введение должностей интендантов провинций со значительными полномочиями, что произойдет позднее, при Людовике XIV. Во времена последних Валуа и первых Бурбонов класс дворян остается еще относительно открытым: простолюдины попадают в него благодаря чиновничьим и офицерским званиям, полученным за службу королю; этот второй способ продвижения в высший класс весьма часто использовался во времена Религиозных войн. Дворянами становятся также, ведя образ жизни сельского дворянина. Таким образом, на протяжении жизни «по векселям» двух или трех поколений стирается облик простолюдина и помещик фактически превращается в дворянина по праву. В эпоху Генриха IV между тем войны заканчиваются, а неформальный престиж королевского двора еще не имеет того блеска, который будет излучать Версаль. Этот промежуточный период, одновременно мирный и сельский, является золотым веком для поместных дворян, которые спокойно получают свою долю богатств деревни, создаваемых в увеличивающихся количествах. Они культивируют добродетели, занятия и ценности, которые сами по себе формируют знаки чести частной жизни. Они устраивают браки по возможности с материальной выгодой, что не обязательно исключает супружескую нежность. Они внимательны и даже предупредительны к своей многочисленной, разветвленной родне. От пэра к компаньону, или от выше- к нижестоящему, они практикуют систему отношений клиент — патрон, проявляют щедрое гостеприимство и даже дружбу, что не исключает, с другой стороны, неискупимой вендетты. Они оформляются в обширные эндогамные группы по примеру герцогов и пэров на верху иерархии, а также по образцу протестантской знати в провинциях Юга. Беспутное поведение некоторых дворян резко выделяется на фоне глубокой набожности всего дворянства; распущенная аристократия, склоняющаяся к атеизму, начинает «робко» появляться лишь после 1620 года. Некоторые из младших сыновей в дворянских семьях, к тому же имеющих прекрасную интеллектуальную и спортивную подготовку, проявляют интерес к службе в королевской армии, в то время как старшие сыновья продолжают заниматься семейными поместьями.
В целом несколько десятков тысяч дворянских родов, даже отличающихся жестокостью в отношениях с теми, кто стоит ниже их, не являются больше или пока еще «головной болью» для правительства. Дворянские мятежи были связаны с Гизами до 1590-х годов, они будут связаны с семьей Конде при Людовике XIII и Мазарини. В промежутке между этими двумя периодами, при Генрихе IV, они временно прекращаются благодаря установившемуся миру или почти всеобщему процветанию, несмотря на попытки (неудавшиеся) заговора Бирона. Чисто реформаторские стремления дворян к участию во власти никак не проявляются у «второго сословия, которое остается глубоко монархистским»; они будут конструктивно решены только в XVIII веке вместе с окончательным формированием аристократического либерализма, который стимулируется примером Англии. Тем более что, если речь идет о первом десятилетии XVII века, именно эпоха Лиги (которая у каждого еще сохранилась в памяти) с лихвой доказала, что «демократия» — во всяком случае, дух представительного участия в делах центрального государства — была выгодна прежде всего наиболее реакционному, а временами и абсурдному католическому фанатизму. Дворянство, кажется, находит решение в другой плоскости: оно бросается в объятия монарха, в общем и целом весьма просвещенного. К тому же монарх только этого и ждет. Он может таким образом распространить ресурсы своего авторитарного патернализма сверху на головы своего дорогого дворянства; он обращается с ним с большим уважением, чем Людовик XIV. В качестве утешения второе сословие всегда имеет возможность цепляться за свои собственные вполне определенные ценности: «они восходят к стремлению к закрытости этой сословной группы путем прекращения возведения в дворянство, к монополии не на представительство, а на назначение на наиболее важные должности в государстве и в Церкви, к явному и видимому разделению на дворян и простолюдинов» к полной выгоде первых.
XIII. ГОРОД, ФИНАНСЫ, ЧИНОВНИЧЬЯ СЛУЖБА
Что касается экономики несельскохозяйственного сектора (промышленного, торгового, городского), то при Генрихе (и после него) также четко проявляется его послевоенный подъем. Это, естественно, относится к Парижу, избавившемуся от волнений, связанных с Лигой: численность жителей в нем сокращается с 275 000 в 1571 году до менее чем 200 000 после осады города в 1590 году; но их она возрастет к 1637 году до 415 000 душ (число, никогда не виданное в столице) и будет более 500 000 к 1680 году. В этом крупном городе, в который поступает большая часть сбора всех налогов, взимаемых в королевстве, экономика, конечно, без особых проблем восстанавливается и начинает развиваться с самого начала мирного периода правления Беарнца, а затем и в правление его сына. Однако наиболее динамичное городское развитие, при котором переплетаются восстановление экономики и подлинный экономический рост, происходит не в столице. В Лионе доходы от дорожных пошлин на каменные мостовые, показывающие интенсификацию торговли, возросли в 1600-1607 годах на 18%, затем в 1621 году — еще на 45% (по сравнению с уровнем 1607 г.). Дорожная пошлина, взимаемая архиепископом Арля, также индексируется по лионским тарифам: поступления от ее сбора увеличиваются на 84% в период начиная с «выхода из войны» в 1596 году, до 1605 года, потом снова возрастают на 21% только за два года (1605-1607 гг.). Даже если бы в этом случае имело место только восстановление экономики (по имеющимся недостаточным данным, весьма неполное по сравнению с «роскошным» сбором этих пошлин при Франциске I), становится ясно, что эпоха Генриха IV ретроспективно могла бы быть отнесена к «золотым» годам для жителей бассейна рек Соны и Роны. В производстве шелковых тканей в Лионе, вытеснивших ткани из Италии, число станков в 1575-1595 годах и до 1621 года более чем утроилось. Город начинает переход от торговой и банковской стадии к мануфактурному развитию. Поддержание на высоком уровне заработной платы в Лионе в 1597-1625 годах (по сравнению с ее серьезным снижением в 1569-1596 гг.) подтверждает мощь этого оживления экономики на землях бассейна Роны.
Это оживление экономики затрагивает также нижнюю Рону… и ее марсельское низовье. Начало экономического роста, а затем и экономический подъем в Марселе в правление Генриха IV и после его смерти, измеряемые сбором налога на соль в порту, были вначале медленными: 15% в 1600-1604 годах по сравнению с 1595-1599 годами, затем происходит ускорение — сбор налога возрастает в 1605-1609 годах на 81% по сравнению с 1600-1604 годами, позже рост налоговых поступлений идет с крейсерской скоростью, а потом — снова ускорение в течение двух следующих «пятилеток» до 1619 года (соответственно, 23 и 30%). Затем подъем достигает высшей точки в 1620-е годы. В целом прекрасная торговая конъюнктура в 1600-1620 годах подтверждается на Средиземноморском побережье. Со стороны атлантического «фасада» также есть достаточно различных показателей оживления экономики: быстрый «взлет» экспорта вин и крепких напитков через Ла-Рошель или Нант, успешная чеканка монет… Главное и более точное свидетельство заключается в экспорте соли из Шаранты на Балтику: он резко упал после 1570 года, но затем, несомненно, сильно возрос начиная с 1595-1596 годов и, конечно, в 1601-1610 годах (в этом случае можно провести примечательную параллель с потреблением соли внутри страны). Это процветание поддерживается торговлей с Голландией, корабли и торговцы которой обосновываются в Бордо, Нанте, Руане, особенно в Ла-Рошели: с 1605-1615 годов большая часть французской соли, идущая на Балтику, грузится на нидерландские корабли. Подобное присутствие Нидерландов, хотя и служащее в действительности обогащению Франции, тем не менее провоцирует у подданных Бурбонов классический рефлекс меркантилизма и даже шовинизма. На смену экономическому национализму кризисного периода, типичному для столь бурной второй половины XVI века, приходит в эпоху Генриха IV и следующую за ней эпоху национализм периода восстановления производства. Монкретьен, один из основателей политической экономии, определяет в своем труде «Договор» 1615 года его основные направления: политика развития мануфактур, политика в области мореплавания, протекционизм. В Совете по торговле Лаффема с 1601 года хочет возглавить промышленную группировку. Результаты достигнуты, что объясняется в особенности, само собой разумеется, благоприятными условиями хорошей и даже прекрасной экономической конъюнктуры. Основные успехи достигнуты в развитии мануфактурного производства шелковых тканей, кроме того — в производстве ковров и тонких тканей. В целом еще нет причин для ликования — королевство остается прежде всего обширным перевалочным пунктом для продукции с низкой добавленной стоимостью: зерна, вина, соли, сукна и грубого холста. Эта произведенная масса, хотя и является немного «недоразвитой», в сумме составляет огромное богатство Франции. И все же Голландия — центр новой, капиталистической Европы — добивается более значительных успехов при меньшей численности населения. Крупные французские морские компании с побережья Атлантики и Ламанша в целом терпят неудачу в Восточной Индии, однако начинают преуспевать в Канаде, идя по следам рыбаков, ловящих треску, и первых миссионеров. В 1608 году Шампленом был основан Квебек — территориальное образование с большим будущим.
В городах одновременный экономический подъем и рост сбора десятины — налога, по определению, церковного — фактически приносит выгоду организации, которая сама по себе является и бенефициарием, и реципиентом, — католической Церкви. В городе времен Генриха IV, где постоянно проходят религиозные шествия по образцу прошлого века, появляются дорогостоящие здания семинарий, на окраинах и за пределами городских стен — мужских и женских монастырей. Рост религиозного рвения мирян демонстрируют возникающие богоугодные заведения: братства Святого Причастия и подобные им, в стиле барокко, «кагуляры» (носящие рясы с колпаками) братства кающихся грешников (черных, серых, синих), которые основываются в основном выходцами с Юга, набирают своих членов из элиты, из простого народа и даже из плебейских кварталов. Город вообще поставляет множество молодых священников дворянского, буржуазного и мелкобуржуазного происхождения, он посылает их в сельские приходы равнинной части страны, которые охотно принимают этих пастырей и требуют еще. Число религиозных месс, оплаченных богомольным народом, «раздувается до неба» в городах «о ста колоколен».
Наряду с католическими святилищами и монастырскими заведениями вне духовной сферы городская мэрия сохраняет, увеличивает и модифицирует свои функции. На собраниях городских старейшин, отмечает Роже Шартье, обсуждаются в основном налоги, проблемы снабжения зерном и вопросы сохранения крепостных сооружений. Муниципальные советники являются также, не будем этого забывать, должностными лицами уголовной полиции: они осуществляют королевскую, феодальную (сеньориальную), парламентскую юрисдикцию на своей собственной земле. Городское чиновничество способствует укреплению престижа своих городов, при этом их действия носят политико-корпоративный характер и опираются на историческую символику. Эта история городов в 1600-е годы начинает все больше интересовать местных эрудитов и других любителей древностей. Внутренние распри, свойственные сообществу жителей в пределах городских стен, остаются классическими: богатые персоны из хороших кварталов против простого народа; государственные чиновники против торговцев «частного сектора»; «коренная» элита против «засланных сверху» важных чиновников — служителей суверена. Что касается выборов или псевдовыборов, то кооптация на высшем уровне одерживает верх над свободным выбором; теоретически посредством этого выбора люди, занимающие местные выборные должности, должны бы быть избранными большинством горожан, которые в принципе обладают правом голоса. В действительности простой народ постепенно отстраняют от местной политики, и не только в силу отсутствия его на общих собраниях. Королевские чиновники, генерирующие и порождающие церковную знать, стараются присвоить себе официальную власть в городе в противовес негоциантам, которые еще в XVI веке часто одерживали верх. Католическая Лига в своих собственных интересах пыталась навязать на местах кандидатов, являвшихся подлинными выходцами из низов, из среднего или из низшего среднего класса. Но у королевской власти другие намерения. Она, конечно, продолжает соблюдать фиктивный внешний декорум, который окружает выборы (какая авторитарная система не делает того же, даже в XX в.!). В действительности вопреки объективно означающему децентрализацию проекту членов Лиги монархия старается оттеснить, хотя бы частично, мелкую буржуазию, чтобы поставить у власти отцов города, — это более приемлемый вариант для государственного аппарата. Муниципальный «милитаризм» сам находится под пристальным надзором авторитарной монархии, она негативно относится к тем прерогативам, которые провинциальные города хотят сохранить в отношении вооружения гражданских лиц. В связи с этим начинает приходить в упадок городская милиция. Этому способствует и относительная пассивность городского населения в период «приукрашенного» спокойствия 1600-1620 годов, который сам по себе попадает в промежуток между двумя циклами городских восстаний: выступлений, связанных с Лигой, — в 1590-х годах, выступлений против высоких налогов — в 1630-1640 годах. Таким образом, в некоей временной гармонии сосуществуют сверху вниз по иерархии городской общины — от богатых до отверженных — «самые могущественные во власти», «честные люди невысокого происхождения» и, наконец, «нуждающиеся и недостойные».
Развитие и даже процветание городов, которые проявляются в первом десятилетии, даже в первой четверти XVII века, накладывают отпечаток на внешний вид города. Саман и дерево во многих случаях уступают место обтесанному камню, даже если Руан как исключение остается верным старым каркасным деревянным стенам, которые затем покрывают штукатуркой. Жилищные условия остаются весьма плохими, но строятся или подвергаются оригинальной реконструкции фасады и внешние элементы — «крепостные сооружения, мосты, набережные, фонтаны, площади». Колокола, часы, статуи украшают не только соборы, но и общественные здания.
Недолговечная и дорогостоящая эстетика праздников оживляет каменные пейзажи новой архитектоники, которые отныне прилегают или «липнут» к средневековому и традиционному центру агломерации. Что касается проведения праздников, то явно заметны изменения: разгульные пиры и религиозные мистерии, в которых достаточно широко участвовало церковное и светское население, сходят на нет и даже исчезают… Праздник превращается теперь уже не в спектакль, который город устраивает сам себе, а в представление, которое местные власти организуют для горожан. Взрыв радости скоро станет залпом фейерверка. В важный период культурного перелома театр сменяет или дополняет старые и вульгарные всегдашние зрелища (дрессировщиков с медведями, смертные казни…). Пьесы появляются во второй половине XVI века и при первом поколении XVII века как литературные произведения, имеющие крепкие местные корни. Таким образом, в Экс-ан-Провансе местные драматурги, «от истоков» не лишенные таланта, например Брюйес и Зербен, представляют местной публике, внимательной и неоднородной, свои провансальские комедии в духе карнавала, написанные в стиле Рабле и на местном диалекте. Кто говорит «театр», тот предполагает, очевидно, окультуривание, иначе говоря — обеспечение минимума начального и среднего образования, финансируемого также благодаря экономическому подъему в городе и общему обогащению в XVI веке. Этот приток средств был, конечно, прерван во время Религиозных войн и возобновился после 1600 года, вслед за их удачным завершением. На достойном уровне коллежи развивались до, во время и после религиозных конфликтов. Муниципальные эшевены (члены магистрата), которые выражали интересы уполномочившей их городской элиты, действительно хотели, чтобы городские дети — выходцы из средних классов и даже наиболее одаренные выходцы из простого народа имели возможность получить образование, которое подготовило бы их к карьере чиновников, торговцев, священнослужителей. Результат должен был в конечном счете превзойти ожидания, поскольку значительное число мальчиков — выходцев из сельского дворянства и обеспеченных сельских слоев — приезжали также учиться в коллеж близлежащего города. Вначале пример подали школьные учреждения столицы, которые в результате различных реформ стали наиболее «продвинутыми» в педагогическом плане. Многие города могли, таким образом, открывать коллежи «в парижском стиле». К 1600-1610 годам, после целого века усилий, одновременно «спазматических» и (в долгосрочном плане) последовательных, сеть средних учебных заведений (с выходом на высшее образование) охватывает всю Францию. Сначала наиболее динамично развивается миноритарная, по сути, сеть прежде всего протестантских учебных заведений, и поэтому в ней доминируют «академии» высокого уровня, особенно на Юге, но также в Сомюре и Седане. В данном случае речь идет о подготовке протестантских пасторов, а также обычных элитных и светских кадров, которые будут управлять гугенотским «контробществом». С другой стороны, сеть коллежей в католических городах получает муниципальную поддержку и финансирование. И наконец, опять же с католической стороны, в соответствии с этой волей городских властей школьная система становится также иезуитской; пока еще нет школ ораторианцев. Городская буржуазия и святые отцы действуют рука об руку, более или менее дружно, в городах с населением в несколько тысяч жителей, которые (помимо прочего) выделяются своими административными структурами; в таких городах имеются окружной суд, финансово-податной округ, епископство. Таким образом, менее чем за сто лет была создана сеть примерно из 200 коллежей различных видов, которая уже активно действовала ко времени смерти Генриха IV и в которой насчитывалось при Людовике XIII 80 000 учащихся — рекордное число для Старого порядка; эта цифра близка к 50 000 — такова была после восшествия на престол Людовика XIV численность государственных чиновников (среди которых было немало бывших учеников коллежей). Чиновничьи должности, которые покупаются, и коллежи, содержание в которых оплачивается, представляют собой мощные капиталовложения, на которые охотно идут французская буржуазия и служилое дворянство, вышедшее из ее рядов или с ее флангов. Большое стремление вкладывать капитал в чиновничью мантию и в среднее образование контрастирует с умеренным интересом, проявляемым тем же средним классом к собственно промышленным, банковским капиталистическим предприятиям. Историография именно в этом, возможно ошибочно, будет видеть конечную цель призвания буржуазии.
На уровне начального образования в городах при Генрихе IV, по крайней мере на севере Франции, насчитывалось большинство или, во всяком случае, значительное меньшинство жителей, способных написать свою фамилию благодаря обучению в небольших школах, церковно-приходских школах пения, у общественных писарей и, наконец, у подпольных учителей, не признанных городскими властями, которые распространяли навыки чтения и письма среди групп мальчишек (они, между прочим, тоже выигрывали от этого, поскольку не болтались по улицам, воруя и бездельничая). Общества Святой Урсулы, возникшие вследствие католической реформы, также пытаются ревностно распространять основные элементы образования среди девочек, которые, конечно, сильно отстают по сравнению с «сильным полом». В целом последовательный рост числа умеющих читать способствует распространению «уток» — брошюр или книжечек с сенсациями, посвященных катастрофам (наводнениям и т.д.) или особо заметным преступлениям (убийству детей…). В период острой политической борьбы, например связанной с Лигой, издаются многочисленные пасквили и листовки, например гневная листовка, которую приказал распространять и вывешивать на стенах Генрих IV по случаю своего въезда в столицу (1594 г.).
Рассмотрим ту область, которую можно было бы назвать общим термином «санитар города». Это медицинская и общественная служба охраны здоровья, которая осуществляет свои функции в соответствии с нормами или предрассудками эпохи и символом которой являются больницы и благотворительные заведения. Охрана здоровья чисто физического или биологического сосредоточена на вопросах обеспечения водой, пригодной для питья, или вывоза грязи и мусора.
В прекрасную эпоху Генриха IV помощь бедным становится, так сказать, обычным делом. Это как бы промежуточный период, который не так уж плох: пик кризиса в жизнеобеспечении в общих чертах уже прошел в злополучные времена Лиги или возникнет в будущем, совпадая с годами правления кардинала Ришелье. Понижение уровня заработной платы является фактом, но оно замедляет свое разрушительное действие, и на какое-то время даже появляется тенденция к небольшому росту благосостояния работающих по найму. В этих условиях сохраняются большие завоевания в развитии города в XVI веке, который был действительно новаторским в решении проблем бедных, проявляя сочувствие к ним. Это относится к процессу частичной секуляризации системы вспомоществования, который начался давным-давно и выразился в выводе из ведения духовенства некоторых больниц и в создании городскими властями служб милосердия и благотворительных учреждений для бедняков. Благодаря выделяемым средствам, объем которых возрастает в условиях экономического подъема 1600-х годов, эти учреждения распределяют помощь, которая с грехом пополам позволяет удовлетворять минимальные потребности 5-7% населения большого города, например Лиона; разумеется, речь идет о самых нуждающихся социальных слоях. Эта помощь предоставляется только местным беднякам. Бедняку, который, к несчастью, живет в лесной местности, ничего не остается, как просить милостыню или повеситься; он вызывает такие же негативные чувства, как сегодня тамил или заирец, только что приехавший «с юга». Конечно, проводимые благотворительные меры не имеют такого размаха, как английские Законы о бедных (Poor Laws) [144] , они зависят от денежных поступлений или поступлений в натуре в виде отчислений от «церковного имущества, от налогов, от доходов от лотерей, даров, специальных такс». Что касается содержания бедняков в специальных заведениях, то это радикальное решение уже широко рассматривалось и ранее, но практически оно начнет осуществляться (и лишь частично) только в правление последующих королей.
144
Английские Законы о бедных — законодательные акты, изданные в 1531-1601 годах (и позже). Они предусматривают налог на каждое домохозяйство с целью оказания помощи самым необеспеченным людям.