Королевская кровь. Сорванный венец
Шрифт:
Старшая некрасива, лицо ее с одной стороны обезображено давнишней встречей с горным леопардом. У нее мягкие русые волосы и строгие голубые глаза. Она широка в кости, но спину всегда держит прямо, как будто и не стесняется своего увечья. Все-таки какое счастье, что у нас настолько сильна регенерация и шрамы рассасываются без следа!
Я был все еще слаб и практически не мог двигаться. В глазах иногда начинала стучать темнота, тогда мне хотелось перекинуться и попробовать их крови. Видят боги, чего мне стоило подавлять дракона. Ты знаешь, Нориэн, как обессиливает человека голод, ты ведь сам через это прошел. Иногда мне казалось, что я трачу последние крохи энергии на то, чтобы обуздать
Домик у них небольшой, одноэтажный, с белыми мазаными стенами и голубыми наличниками на окнах. Внутри кухонька и две комнатки. Старый Михайлис уступил мне свою комнату, а сам расположился на кухне. Мы почти не разговаривали: я не мог, только сипел, а обитатели домика сами по себе не очень разговорчивы.
Внутри всегда тепло, топится печка, но мне все равно было недостаточно тепла! Я все время мерз, иногда не мог двинуться от судорог. Тело пыталось восстановиться, но ему не хватало пищи, хотя я ел больше, чем мои хозяева втроем. Но ведь надо было накормить голодного дракона, а для него это капля в море. Меня иногда выводили на солнце, тогда я сидел, укутанный в несколько одеял, и грелся. От невозможности восстановиться мне все время было холодно, и я трясся, пока не свалился в лихорадке.
Той ночью меня бросало то в жар, то в холод. Старый Михайлис ушел вниз, в селение, за целителем, а девушки следили за мной. Через несколько часов пришел целитель, осмотрел меня, и я услышал, как он что-то взволнованно говорит старику. В меня влили какое-то лекарство, и я наконец-то заснул.
Проснулся я весь в поту, стуча зубами от холода. Пытался позвать на помощь, но не мог издать ни звука. Упал на подушку, закрыл глаза и вдруг почувствовал теплые руки на лбу. Это была Таисия. Она обтерла меня, приговаривая: «Потерпи, я знаю, что тебе холодно, сейчас пройдет», переодела в сухое белье, и мне сразу стало теплее. Помогла дойти до уборной – я не мог себе позволить, чтобы хрупкие женщины выносили за мной, если я в сознании. Путь туда и обратно отнял все мои силы, я буквально висел на ней, пока мы доползли до моей постели. Таисия перестелила ее, усадив меня на стул. Я наблюдал за ней и остро ощущал свою слабость и то, что мне нечем отблагодарить этих людей.
Меня снова начало трясти. Она уложила меня в постель, укрыла одеялами, принесла завернутый в ткань нагретый кирпич, чтобы укрыть ноги. Мне было холодно, и она напоила меня горячим молоком, которое немного убавило дрожь. Мне казалось, я умираю от холода, и тут она подняла одеяла и легла ко мне, прижалась и сказала: «Тихо, тихо, сейчас станет лучше». Не сразу я понял, что она так греет меня. Я лежал на спине, а она, обхватив меня руками и ногами, – сбоку, и я чувствовал, как бьется ее сердце. Тело у нее горячее, как солнце, и дрожь почти уходит. Я заснул, а когда проснулся, ее уже не было рядом. Сестры вдвоем ушли на охоту. Старик посмотрел на меня и покачал головой, но ничего не сказал.
Когда Энтери рассказывает о девушке, на его губах появляется странная, немного виноватая и удивленная улыбка, он встряхивает головой, стучит пальцами по крыше.
– Знаешь, Нори, я, лежа рядом с ней, вспоминал маму. Помнишь, когда мы болели или пугались по ночам, она приходила к нам, ложилась рядом, обнимала и рассказывала смешные истории? Вот и рядом с Таисией я чувствовал себя, как рядом с мамой. Безопасно. Мне не снились кошмары.
С того дня я пошел на поправку. Уже мог сам садиться, есть. Иногда я смотрел на свои руки – они были похожи на руки мертвеца: кожа, кости, белые жилы и голубые вены. Представляю, как устрашающе выглядело мое лицо.
Таисия продолжала приходить ко мне ночью, грела меня. Я не чувствовал запаха желания или какого-то возбуждения от нее, только
Помнится, учитель рассказывал нам про древних, которые, чтобы продлить себе жизнь, обкладывали себя на ночь юными девственницами. Я тогда не понимал и хихикал вместе со всеми, а сейчас понимаю. Мне кажется, Таисия щедро делилась со мной своей жизненной энергией, и я не мог от этого отказаться. Хотя моя гордость страдала, мне казалось, что я не имею права пользоваться ею, что это некрасиво. Сейчас я понимаю: мне было неловко, что я, такой большой и сильный, завишу от доброй воли этой странной девушки и от тепла ее тела.
И однажды ночью, когда она снова пришла, я сказал ей, что уже вполне терпимо себя чувствую и она может не тратить на меня время, я уже могу согреться сам. Таисия посмотрела на меня спокойными глазами, кивнула и ушла в свою комнату, а я вдруг вместо удовлетворения почувствовал себя подлецом, который кидается добровольным и поэтому драгоценным даром. Я лежал, трясся от холода и думал – а вдруг я обидел ее? Я же не знаю, каковы обычаи народа, к которому она принадлежит. Вдруг это норма гостеприимства, а я не понял и тем самым нанес оскорбление людям, которые так бескорыстно приняли меня. Да, я удовлетворил свою гордость, но гордость не согреет тебя ночью и не спасет от кошмаров и судорог.
Пока я размышлял, в доме что-то изменилось. Я не сразу понял – поменялся запах. Запахло солью и горечью, и я долго не мог сообразить, откуда тут морской запах, пока не понял, что это запах слез… Да, ты понимаешь, почему я не смог оставаться на месте.
Меня словно подбросило на постели. Я встал, побрел к двери своей комнаты, держась за стены, и шел, наверное, минут десять. Ноги с непривычки тряслись, как у старика, на лбу выступила испарина, и вообще я себя чувствовал как в каком-то киселе. Отдышавшись у двери, тихо приоткрыл ее и вышел в кухню, где спал отец девушек. Прошел несколько шагов, случайно глянул на его постель… и наткнулся на его совершенно несонный, требовательный взгляд.
Клянусь, брат, мне многого стоило тогда не повернуть обратно. Но запах… он усилился, я не ошибся.
Я открыл дверь их с сестрой комнаты и зашел внутрь. Лори спала у окна, а Таисия – на узкой кровати у стены рядом с дверью. Она лежала спиной ко мне и плакала, плакала беззвучно.
Надо ли говорить, какой скотиной неблагодарной я себя почувствовал? К тому времени ноги меня совершенно не держали, и я буквально рухнул на колени у ее кровати. Она, конечно, услышала меня, но не обернулась, сделала вид, что спит. Она тоже гордая, как оказалось. А я… я начал извиняться. Шепотом, чтобы не разбудить Лори. Говорил, что я чурбан, и неблагодарная свинья, и дурак набитый. Гладил ее по спине, волосам и боялся, что она оттолкнет меня, но она не шевелилась и даже, кажется, затаила дыхание. Я шептал: «Тася, Тасенька, мне так холодно без тебя». Кончилось тем, что я залез к ней под одеяло, обхватил ее сзади и заснул, греясь ее теплом.
Наутро Таси опять не было рядом со мной, но я впервые совсем не испытывал чувства холода. Даже сам смог встать, добрести до уборной, умыться.
Старик Михайлис сидел на завалинке и чистил ружье. Тогда я не понял, что это такое, мне позже объяснили и показали. Это, брат, такое оружие, с которым охотятся. Типа копья, да, но копий много и они очень маленькие, отлиты из железа и называются пули. Они вылетают из полой железной трубки, как дротики у племен, живущих восточнее Ставии, только в эту трубку не дуют, в ней взрывается порох, и от взрыва пуля летит быстро и очень далеко, так далеко, что может убить оленя за двести шагов от стреляющего.