Шрифт:
Юлия Остапенко
Королевская охота
Человек брёл по равнине. Уже не бежал, даже не трусил — просто тащился, валясь через каждые пять шагов, но всякий раз поднимался снова. Падая, он почти сливался с землёй, и приходилось напрягаться, чтобы не потерять его из виду.
— Снимешь? — не отнимая ото лба приставленную «козырьком» ладонь, спросил я. Солнце стояло в зените и слепило глаза.
Илья вскинул винтовку на плечо. С минуту водил стволом над пропастью, у которой мы стояли, потом покачал головой.
— Слишком далеко.
Хотелось
— С-сука, — уныло выдавил Илья. — Надо было сразу в обход.
— Не понимаю, — сказал Дэвид.
— Чего?
— Что он делает.
Я молча протянул руку. Дэвид так же молча вложил в неё бинокль. Все мы слишком устали и были слишком злы, чтобы комментировать ситуацию. Впрочем, с последним замечанием Ильи я был согласен.
Даже сквозь окуляры бинокля человечек казался не существенно ближе. Зато его вид меня откровенно порадовал. Он и вчера выглядел неважно, как и его дружки, когда мы навели немного шухера в их лагере — если так можно назвать кусок брезента, натянутый на стальные пруты. «Лагерь» примостился под карнизом утёса, смешно сказать, всего в каких-то тридцати милях от Мегаполиса. Я сперва не поверил даже, когда в понедельник утром Илья примчался с новостью. Бледняки и раньше выползали из своих убежищ — с упорством, достойным лучшего применения, — временами скучивались на поверхности, но никогда ещё не подходили к Мегаполису так близко. Хотя год или два назад я слышал что-то об одном, подобравшимся, якобы, к самой стене. Но то был псих-одиночка, прирождённый камикадзе.
А этот хмырь, ползущий меж утёсов со скоростью полудохлого таракана, являл собой образец неодолимой любви к жизни. С его приятелями мы разобрались за две минуты — хватило автоматной очереди, пропущенной сквозь брезент. Потом проверили: шестеро мужчин, две женщины. Возраст не определишь — бледняки все, как один, выглядят на шестьдесят, хотя мало кто из них доживает до двадцати. И наша роль в этом не сказать что велика — если их не убьём мы, это всё равно сделает солнце. И то, что их предки называли радиацией.
Но, надо отдать бледнякам должное, некоторые из них держатся на удивление стойко. Чаще, конечно, они дохнут в первый же год после рождения, хотя для меня вообще загадка, как они в таких условиях умудряются производить себе подобных. Это мало похоже на инстинкт продолжения рода — их род не приспособлен для выживания в нынешнем мире. Но, поди ж ты, плодятся и размножаются, как и было завещано. Некоторые даже выходят на поверхность, и выглядят при этом вполне недурно. На телах, которые мы осмотрели вчера, почти не было признаков лучевой болезни, которая сражает бледняков задолго до смерти. Голоногие, беззубые, кое-кто с язвами на открытых частях тела — но только и всего. Они держались ого-го и протянули бы ещё, может статься, не один год, если бы не подоспели мы.
И, подумать только, всего тридцать миль до стены.
Но одного мы всё же упустили. Вернее — отпустили. Он выжил чудом — видать, справлял нужду в стороне от тента, как раз когда мы нагрянули. Илья хотел его пристрелить, но я не
Потому мы и дали человечку три часа форы — как раз пообедали и прикинули дальнейший план охоты. А потом пошли по следу.
Кто ж знал, что гад окажется таким изворотливым.
Он неплохо знал местность, петлял, будто заправский лис, то и дело отсиживался в укромных местечках, которые сходу не отличишь от простого завала булыжников, и упорно не давался в руки. Скрыться от нас он не мог, но и нам ни разу не удалось приблизиться к нему на расстояние выстрела. В первый день это только добавляло азарта. Но потом Илья начал гундосить, что-де зря мы отправили Ноаха с машиной в город, и какому только дебилу пришла в башку эта гениальная идея. «Тебе», — напомнил я, и он зыркнул на меня так, что я не стал припоминать ему его же слова — дескать, настоящая охота должна быть пешей. Конечно, мы могли вызвать машину или вертолёт по рации в любое время, но это означало бы, что мы спасовали. И перед кем? Перед этой хлипкой гнилушкой, ползущей от нас на брюхе? Даже не смешно.
Тем более сейчас, на третий день, когда мы стояли на утёсе прямо над его головой.
— К ночи окочурится, — предрёк я, передавая бинокль Илье. Тот всмотрелся в равнину и ухмыльнулся. Да уж, наш визави выглядел не в пример потрёпанее, чем вчера днём. Башка лысая, что твоя коленка, кожа с шеи свисает клочьями, белки глаз красные, как помидоры. Клиент созрел. Можно просто сесть прямо здесь и делать ставки, сколько он ещё проползёт.
Но мы не могли просто сесть. Чёрта с два.
— Я не понимаю, — снова сказал Дэвид. Он растерянно потирал переносицу; я ужасно не люблю, когда он так делает — это значит, что сейчас он скажет гадость, которая всем испортит настроение. — Он уже давно должен был привести нас к бункеру.
Я проглотил заготовленную было колкость. А ведь и правда… Мало кто из бледняков способен продержаться на открытом воздухе дольше трёх суток. Итого выходит: сутки от бункера до места сходки, сутки на трёп, сутки — на обратный путь. Никак не больше.
— И это значит…
— Это значит, — сказал Дэвид, — что он идёт не к бункеру.
Илья оторвался от бинокля. Таким охреневшим я его ещё никогда не видал.
— Не к бункеру? — переспросил он таким тоном, будто Дэвид предположил, что солнце всходит на севере. — А куда?!
Дэвид пожал плечами.
— Мать его, — подытожил Илья.
— Дэвид, это чушь, — вмешался я. — Ему некуда больше идти. Здесь кругом на десяток миль — никаких подземных объектов. Да и наземных тоже.
— Знаю, — невозмутимо отозвался Дэвид. Мы с Ильёй переглянулись. Похоже, его спокойствие бесило нас в равной степени. И оба мы судорожно пытались припомнить, кому из нас пришла идея тащить этого засранца с собой. «Тебе», — второй раз за два дня напомнил я Илье, на сей раз — выразительным взглядом. Он в ответ только схаркнул себе под ноги.