Корона Анны
Шрифт:
Там-та-та... Она ходила по сцене в сопровождении худенького партнера, совсем еще мальчика, который служил ей только для опоры. Нет же, она не ходила и не носилась по сцене, нет! Она рассекала воздух своим молодым жгучим телом. Она звала, томилась, взрывалась страстью. То проползала черной змеей между ног юноши, оплетая его и вися вниз головой, сдавливала его горло своими змеиными ногами, то, упав на пол, через миг опять взлетала за его спиной...
Музыка стихла, и танец закончился. Но публика молчала, боясь нарушить витающее в зале очарование.
Ожидая Анну, Стив зашел в уборную. Там мужчины, открывая краны над раковинами, отрывая салфетки от бумажных роликов, не умолкали. Будто пьяные, не понимая, что с ними происходит, забыв о всяких приличиях, говорили только про танец Анны. Все признавались, что были крайне возбуждены ее танцем, что в штанах у них было «железно» и что такого сильного влечения никогда не испытывали ни к своим женам, ни даже к любовницам.
Стив тоже мыл руки, рвал салфетки, поддакивал, хохотал.
Проводив Анну домой, помог ей занести в квартиру цветы и снять шубу. Наговорил ей кучу комплиментов. Вдруг признался:
– Когда вы танцевали, я почувствовал... Впервые за столько лет мне захотелось женщину...
Ничего не говоря, Анна прошла вперед, в «танцевальную» комнату. Покусывала ноготь большого пальца, что делала только тогда, когда требовалось принять какое-то важное решение. Стив повесил свою куртку и последовал за ней.
– Я знала, знала, что вас может исцелить только Красота, – тихо сказала Анна, приоткрыв раму большого окна, и в комнату подуло мартовским ветром. Затем подошла к Стиву. – Но... я должна вам сказать, что... Я не могу любить мужчин. Я могу их только жалеть, могу для них танцевать. Но я не вступаю с ними ни в какую интимную связь. Может, когда-нибудь, в будущем, я и смогу их любить, как женщина. Но пока... Обещайте, нет – клянитесь, что никогда не прикоснетесь ко мне без моей воли.
В знак согласия, он сжал ее маленькие ручки в своих ладонях. Услышал ее взволнованное дыхание на своем лице. Видел, как вздымается ее маленькая грудь под вечерним платьем.
– Я вам верю. Верю, как никому никогда не верила до сих пор. Вы добрый и благородный. Вы – рыцарь. Помните, как я когда-то вас посвятила в рыцари там, в парке? Кстати, я тогда не шутила, и то посвящение было настоящим. Я еще потребую от вас великих подвигов, – она засмеялась и, словно пылинка, отлетела от него. – Больше ни о чем не спрашивайте. Главное – помните о клятве.
Исчезла в спальне, а Стив сел на пол.
Он думал о том, что за все время их знакомства никогда не испытывал к Анне никаких влечений. Да, он не мог иметь с женщинами половой связи, но влечение к ним порой ощущал, – какой-то болезненный огонек слабенько пробегал по его жилам. К Анне же никогда не испытывал и этого. Даже когда она делала перед ним разные упражнения, растяжки, шпагаты, ходила перед ним в неплотно запахнутом кимоно, когда наклонялась и выгибалась, когда он порой видел ее груди под отошедшими краями футболок, ее ноги в трико, открытые выше колен, – ничто не вызывало у него желания. Более того, ее тело почему-то даже иногда отталкивало его, оно казалось созданным из какой-то сырой органической массы, скажем, глины.
Но сегодня вечером там, в студии... Эта сырая масса превратилась в огонь. И этот огонь побежал по всему телу Стива, распаляя каждую его клеточку. Голова его кружилась, как после виски. Он ощутил, что может обладать женщиной...
Анна вышла из спальни. В белой пачке и белых чулках, на голове – корона. Подойдя к ящику музыкального театра, выбрала музыку. И когда зазвучала мелодия, Анна встала на пальцы и медленно, вся трепеща, поплыла...
...– Нет! No! – кричала она, пытаясь вырваться из его рук.
Он рвал на ней одежду, осыпал поцелуями ее плечи. Уже ничего не соображая, расстегнул пояс своих брюк. Куски белого разорванного шелка, порванные бретельки мелькали перед его глазами, словно в тумане.
– Нет! Нет! – кричала Анна, царапая его лицо и пытаясь вырваться.
Он злобно отвел ее руки и сдернул корону с ее головы.
И в этот миг вся комната вдруг наполнилась белыми хлопьями. Стиву сначала почудилось, что это ветер вдул в окно снег. Но замелькали перья, и красные клювы, и перепончатые лапы.
...Зашумели деревья, завыл ветер. Грязный снег летел на дорожки старого парка и на озеро. Но там, в парке, лебедей не было, ни одного.
А лебеди сейчас били Стива крепкими клювами. Били в шею, в спину, пытались выклевать ему глаза.
Наконец он выпустил Анну и, закрыв окровавленное лицо руками, перевернулся на спину. Подтянув согнутые ноги к животу, издал чудовищный вопль:
– А-а!
Вскочив, ринулся прочь. Отмахиваясь от птиц, которые неумолимо преследовали его своими ударами, вплоть до самых дверей.
5
Неделю Стив не выходил на работу, пока раны не затянулись. Потом коллегам соврал, что якобы в одном баре, где он пил пиво, возникла пьяная драка, он попытался усмирить дебоширов, но получил удар в лицо разбитой бутылкой. Расспросы на этом закончились.
А Стив... пустился во все тяжкие. Его помолодевшее тело, неустанно извергающее энергию, требовало удовлетворения всех потребностей. Особенно – плотской. Он жаждал женщин. Как будто хотел наверстать все упущенное за двадцать лет.
Он был упоен своим мужским могуществом, и, казалось, никакая сила теперь не сможет ослабить его. Во время уикендов ночи проводил в клубах для джентльменов; там уводил в темные углы не одну, а сразу двух, а то и трех стриптизерш. Приглашал их и к себе домой, где они занимались с ним любовью и покидали его квартиру с полными карманами денег.
Произошло, правда, нечто странное: лебеди в том старом парке стали его бояться. Стоило ему показаться на берегу, на тех камнях, с пакетом хлеба, как вся стая срывалась и с тревожным клекотом уносилась прочь.