Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи. Дилогия
Шрифт:
Но затем начались проблемы. Целым косяком пошли рекламации по поводу отказа механизма удержания и экстракции патронов. Все-таки он, из-за необходимости использования пистолетных патронов, был довольно сложен. Естественно, что в опытных, собранных с прецизионной точностью образцах это прошло незамеченным. Но массовая сборка дала о себе знать. Технологи получили заслуженный фитиль, и рекламации на механизм прекратились.
Но я поневоле задумался. Возможно, мое стремление унифицировать боеприпасы в этом случае неправильно? Револьвер — это штука такая… Хм… На века! И считать его переходной моделью к пистолету было моей ошибкой! Если револьверы пользуются устойчивым спросом вплоть до начала третьего тысячелетия, то что говорить о нынешних временах?
Теперь мне стало ясно, что нужно разрабатывать оригинальный револьверной патрон. А его отличительной особенностью
Поначалу я глубоко задумался над 6,35-мм… памятуя об аналогии с классическим «наганом» и винтовкой Мосина. Но останавливающее действие малокалиберных, по сути, пуль будет очень низким. Сгоряча я стал выдумывать пустотелые пули, пули со смещенным центром тяжести, пули, «раскрывающиеся» лепестками. Однако вся эта экзотика очень сложна для нынешнего производства. А уж тем более производства крупносерийного. Нужно было что-то очень простое, но действенное, как топор. Или тот же кистень.
Масла в огонь моих сомнений подлил Ханафи Магометов. Этот широко известный в узких кругах купец, дагестанец российского подданства, уже несколько лет успешно торговал в Абиссинии [105] на пару со своим братом Хаджи. Оттуда он возил в основном табак, а туда — практически все, что имело спрос, начиная от иголок и ситцевых тканей, а заканчивая оружием и боеприпасами. Оружие, вполне естественно, почти всегда было жутким старьем. Но по спецзаказам от местных представителей элиты Магометов иной раз вез и новинки, небольшими партиями по 100–200 штук. И в частности, за последний год успел поставить в этот дикий край несколько сотен «Пищалей» и полсотни «Кистеней». Если винтовки пошли у местных аскеров на ура, то на револьверы, которым поначалу радовались как дети, стали жаловаться. И даже не на проблемы с экстракционно-запирающим механизмом барабана и утыкание, а на более банальную вещь — якобы одной пули «9мм Ру» (в девичестве «9мм Пар») не хватало, чтобы завалить в схватке мощного воина.
105
Ныне — Эфиопия.
За чашкой зеленого чая Ханафи рассказал, что как-то раз на его караван напали суданские разбойники. Нападение было неожиданным, и дело быстро дошло до рукопашной. На Магометова пер здоровенный мужик, весело помахивая саблей. Человек не робкого десятка, Ханафи хладнокровно, практически в упор высадил по нему почти весь барабан. Но разбойничек, зараза, только морщился и пер дальше. Остановил атаку, когда сабля уже была занесена над купцом, точный выстрел между глаз бедуина. Чуть не лишившись головы, Магометов в дальнейшем стал пользоваться пусть более тяжелым и неудобным, чем «Кистень», но зато крупнокалиберным «смит-вессоном II образца». Вот «смит-вессон», с его 4,2-линейным (10,67-мм) патроном, валил любых противников с первого выстрела.
Я, в принципе, понял, что самым оптимальным было использовать патрон наподобие классического «357 магнум» (9х29 мм). Но в конце концов я, решив не заморачиваться собственной разработкой, просто дал задание Наганам переделать «Кистень» под популярный и массовый «сорок четвертый русский». Для этого конструкторам пришлось усилить рамку, немного увеличить диаметр барабана и переделать наклон рукоятки. Естественно, что возросла масса оружия — до 1,1 килограмма, но количество патронов не изменилось, а мощь и дальность стрельбы выросли. В целом револьвер стал только лучше. Новую модификацию, по уже устоявшейся традиции давать имена, связанные с оружием прошедших времен, назвали «Клевцом». Выстрел из такого оружия мог остановить атакующего слона. Теперь у нас было две линейки револьверов, потому как «Клевец», как и «Кистень», тоже шел в продажу с тремя типами стволов. Десяти-, пятнадцати- и двадцатипятисантиметровыми. Забегая вперед, скажу, что года через два мы все-таки выпустили револьвер под патроны с закраиной 9х29 мм и даже 6,35х19 мм. Первый назвали «Шестопер», а второй — «Стилет».
Рассказывает Еремей Засечный
Сам-то я на Тереке родился. Батька мой знатный казак был — Семен Засечный. Отец его, мой дед — Панкрат, на Кавказскую линию с Дона семью привез. Батьке в ту пору десять годков всего и было. Но жизнь в приграничье быстро пацанов учит — уже с двенадцати лет батька с дедом на засеки
106
Добычи.
Мамку я свою не видал никогда и даже имени ее не знаю — умерла мамка родами. Батько-то через несколько лет оженился — первую красавицу станицы взял. Хозяйство свое справил — дед ему щедрую долю на обзаведение дал, дом помог построить.
А я в дедовском доме жить остался. Поначалу-то меня не тыркали особо. Братьёв у меня двоюродных, троюродных полно было. И играли вместе, и скотину пасти ходили. Дразнились только — «чеченом» кликали. Волосом-то я в мамку, видно, пошел — все вокруг русые, а я один черный. А как пришло время пацанят справе воинской обучать — и меня в ватагу взяли. Молодших дядька Иван учил — казак был опытный, хотя и не старый ишшо. Но в бою с чеченами руки он левой лишился, вот и поставили его на сходе пацанов учить. Ох и гонял он нас! С первыми лучами солнца мы из станицы выходили, а возвращались только затемно. Научился я тогда и как засаду устраивать, и как лежку ночную делать, и как следы, что звериные, что человеческие, читать. Да и ухватки боя рукопашного Иван нам показывал. Вот только кончилось учение мое годкам к двенадцати. Как раз к тому сроку, когда молодших к огневому бою ставят да шашку в руку дают, — до того тяжело оружие пацану.
Дед-то мой на меня всегда косо поглядывал. Ублюдок, мол, в дому растет. Да еще и волос черен. Но до поры не трогал. Батька в дедов дом изредка заглядывал — так меня завсегда проведывал, по головке гладил, петушков леденцовых на палочке дарил. Но вот женка батькина меня невзлюбила. Что там у нее по женской части со здоровьем было — Бог ведает! Но родить от батьки никак не могла — каждый раз плод недонашивала. И я у нее как бельмо на глазу был. Вот и стала она деда подговаривать — мол, ублюдок этот черкесский глаз дурной имеет. Вот я понести и не могу!
Поначалу-то дед ее не слушал — мало ли чего глупая баба в свое оправдание придумает. Но прошло десять лет, и задумываться стал дед — а вдруг права невестка?
И вот в один прекрасный день позвал меня дед да молвил слово веское.
Мол, всем ты хорош, Еремей. От работы не отлыниваешь, дядька Иван тебя не нахвалит. Хороший бы казак из тебя вышел! Но только не жить тебе в станице. В сотню тебя не возьмут, да и не один казак свою дочку за тебя не выдаст. Вот тебе, Ерема, три рубля серебром — собирай котомку, хлеба на три дня возьми, да и ступай подобру-поздорову!
А все-таки к деду у меня зла нет! Другой бы просто за ворота выставил, а дед мне записку дал, для друга своего старинного, что на Дону остался. А в записке той просил приветить да к делу какому приставить.
И в скором времени я на Дону оказался. Но уж тут никто и подумать не мог, чтобы меня справе воинской учить. Пошел я в батраки. И до семнадцати годков батрачил. Но и оттуда мне уйти пришлось. Даже сбежать. Как только я в мужскую силу входить начал, потянулись ко мне бабы станичные. По молодости-то я гораздо стройнее был, да в чистом поле весь день — загорелый, да волос черный, вьющийся, как у цыгана. Вот на меня бабы и бросались. Станичники-то поначалу на шашни эти внимания не обращали — вдовиц в станице много было. Но когда мужние женки да девки молодые глазками заблестели — вот тогда казаки на меня и ополчились. Для начала поймали меня за околицей да и поучили уму-разуму. И уж тут я осерчал — горячий нрав у меня тогда только проявляться стал. Другой бы успокоился да и жил бы себе тихонько, вдовиц тешил. Но я нарочно дочку старосты захомутал да невинности девичьей ее лишил. И ведь билась тогда шальная мысль — а ну как не захочет староста блуд на всеобщее обозрение выставлять? Оженит меня на дочке, и стану я полноправным казаком. Но не вышло! Дочку староста в монастырь отправил — до конца жизни свой грех замаливать. А на меня уже ватага была собрана — пришибли бы насмерть, да не успели — одна из вдовиц моих любезных предупредила меня о том. Сбежал я из станицы куда глаза глядят.