Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи. Дилогия
Шрифт:
Этот отчет оказался воистину сюрпризом. Реагировать надо срочно, и не просто срочно, а наисрочнейше. Передо мной лежал результат рассмотрения проекта броненосца для Черного моря. Стапель в Николаеве освободился, необходимо занимать. Вот и предложение созрело. Перезрело и упало. Что мне с этим делать? Этот броненосец в будущем получит название «Двенадцать апостолов». Лучше ему об этом не знать. На заседании было рассмотрено три проекта броненосца на 8000 тонн. Отлично. Что у нас здесь?
Проект Гуляева, проект Арцеулова, проект Субботина. Замечательно. Первая премия у Субботина. Что он нам предлагает? Ага! Броненосный таран, забронированный по всей ватерлинии корпус, главный калибр 9 дюймов в трех башнях, скорость 18 узлов, запас угля на пять суток полного хода. Молодец, Субботин! Только мне на ЧФ броненосного
139
Шестаков Иван Алексеевич (1820–1888) — российский флотоводец и государственный деятель, адмирал. В описываемый период — управляющий Морведа (должность, равная министерской).
Цусимы на вас нет, сволочи белоглазые! Хотя что я ругаюсь, случись война, рыбу кормить придется их сыновьям, они это понимают. Задание на конкурсное проектирование было и того хлеще. Требовалось вписать в восемь тысяч тонн четыре двенадцатидюймовки, две девятидюймовки и не забыть место для пары шестидюймовок. Ради этого проектантам предложили пожертвовать частью бронепояса, хоть сорока процентами, скоростью хода и автономностью. Мол, на Черном море далеко ходить не надо, главное, чтобы вышло подешевле! Ребята постарались и выдали «на-гора». Что просили, то и получите. Ох уж мне эти «дешевые» броненосцы!
Ладно, эмоции в сторону. На краю необъятного стола лежит проект бюджета Морского ведомства на следующий год и расчет трат ГУКиС на судостроение в этом году. Намек от управляющего Морским ведомством, не поленившегося прислать личного адъютанта в качестве посыльного. Деньги надо потратить, с этой задачей мы справимся. Только страдать ерундой, подобной предложенным проектам, мне некогда.
Программа, принимавшаяся пять лет назад, не предусматривала развития судостроительных технологий такими быстрыми темпами, как это происходит сейчас. Надо переговорить на этот счет с императором. У нас на подходе мартен на Обуховском заводе, авось гарвееву броню освоим. Новые орудия приняты на вооружение, враги машины тройного расширения скоро ставить начнут. Прогресс надо учитывать. Чем МТК понравился проект Гуляева? Возможностью увеличить скорость носового огня [140] . Побольше железа хочется закинуть в супостата за одну единицу времени? Похвально! А про то, что нос получается слабо защищенным, забыли? Вот у нас и появляется предлог для переработки проекта и еще одна тема для серьезного разговора с Шестаковым.
140
В отчете МТК написано именно «скорость носового огня». Сейчас это называется огневой производительностью.
За дверью, в приемной, раздались громкие голоса, кто-то, кажется дежурный офицер, спорит, кто-то гулко хохочет. Что за бардак? Так, отчет в папку, папку в стол.
Дверь открылась на всю ширину. Не кабинет, а проходной двор. Это кто у нас так красиво нарисовался? Кого пустили без доклада? Высокий генерал, распахнув руки, уже шагает ко мне, впечатывая сапоги в лежащий на полу персидский ковер.
— Алексис! Слышал, что ты заболел, и рад, что это не так!
Эге, да это к нам старший «братец» пожаловали, великий князь Владимир Александрович, собственной персоной. Встаю из-за стола ему навстречу. Обнимаемся, целуемся. Нет, мы не голубые, здесь так принято. Он берет меня за предплечья и поворачивает лицом к окну, заглядывая в глаза.
— Мальчик мой, ты бледен! Глаза у тебя красные, щеки ввалились! — Он говорит воркующе, понизив тон и сменив тембр голоса, явно пародируя голос кого-то из наших родственников. Бросает мимолетный взгляд на мой рабочий стол и констатирует: — Ты впал в болезнь бюрократизма. Ты просто издеваешься над собой. — Владимир поворачивается к новым шкафам. — Какие говорящие названия! «Былое», «Настоящее», «Будущее», «Наисрочнейшее»! Ты совершаешь Геркулесов подвиг? Разгребаешь авгиевы конюшни в своем ведомстве? Кстати, пишешь ты по-прежнему с ошибками.
Я, помимо воли, улыбаюсь, он же смеется во весь голос.
— Ты знаешь, что от душного кабинета и пыльных бумаг развивается чахотка?! — провозглашает Владимир и добавляет, понизив тон: — Ты, кстати, ужинать, где собирался? Ты никого не ждешь?
— Планировал дома. — Я пожимаю плечами. — На вечер никого, кроме бумаг, не назначал.
— Оставь свои надежды. Я похищаю тебя от дел на пару часов. — Он смотрит на часы. — Михень нас ждет в коляске.
Что же, в принципе он прав, немного развеяться мне не помешает. Вечно сидеть взаперти все равно не получится, да и с «родственниками» надо «познакомиться». Голому собраться — только подпоясаться. Я беру портмоне из ящика стола и умещаю его себе в карман под слегка удивленным взглядом великого князя. Цепляю к поясу саблю, надеваю фуражку.
— Куда направимся?
— На Большую Морскую. Место еще не приелось, и этим надо пользоваться, — отвечает Владимир и, приобняв за плечи, тянет к дверям.
Впрочем, на пороге приемной он пропускает меня вперед. Я отдаю указание камердинеру отправить мой экипаж вслед за нами и прошу адъютантов ужинать, не дожидаясь меня.
В коляске у подъезда нас ждет очень миловидная женщина лет двадцати пяти. Признаться, я не сразу вспомнил, что под домашним прозвищем Михень скрывается Мария Павловна — супруга Владимира.
— Алексис, как я рада вас видеть! — улыбается Мария, протягивая мне ручку для поцелуя. — Вы стали совсем букой — нигде не появляетесь. По Петербургу уже ходят разнообразные слухи.
— У меня такая репутация, что слухом больше, слухом меньше… — усмехаюсь я. — Даже если я прямо сейчас приму схиму, это будет воспринято как очередное чудачество! А то, что я не появлялся в свете, объясняется очень легко — приболел.
— Надеюсь, ничего серьезного? — морщит лобик Михень.
— Легкая простуда, уже все прошло! — успокаиваю я.
Мы с Владимиром усаживаемся на пухлые сиденья, коляска трогается. По пути в ресторан мы обсуждаем погоду, музыкальные новинки, программу оперного театра. К его немалому удивлению, за месяц работы над документами я изрядно отстал от столичной жизни.
А вот и ресторация Кюба. Вальяжный, как фельдмаршал, метрдотель, заметив нас, принимает строевую стойку. Нашу компанию проводят в отдельный кабинет. Накрахмаленная до твердости фанеры скатерть, золоченые канделябры, свежие цветы в хрустальной вазе. Толстая кожаная папка меню, затейливые завитки у букв. Названия блюд на французском, пояснения — на русском. А нуждается ли образованный человек в таком переводе? За дикарей нас держат господа рестораторы? Ладно, я сегодня добрый, уже почти расслабленный…
Что нужно для успеха «точки общественного питания» в Санкт-Петербурге? Изысканная французская еда от мастера дворцовой кухни, варварская роскошь вызолоченных стен. И общество. Шик от того, что купец или заводчик из Москвы или Нижнего Новгорода может сказать: «Я был у Кюба, там вкушают великие князья, наимоднейшие певички, цвет балета и богатейшие финансисты империи». Рецепт модного места прост и придуман не сегодня.
Мы усаживаемся за стол. Метрдотель, окинув орлиным взором сервировку и убедившись, что она безупречна, величественно удаляется. Официант во фраке и манишке быстро, но не торопливо зажигает свечи. Рядом стоит сомелье [141] , которого я опознаю по серебряному ковшику на пузе.
141
Основной вопрос, которым занимается сомелье в ресторане, это рекомендации по выбору и обеспечение грамотной подачи напитков гостям.