Корона мечей

Джордан Роберт

– У вас есть ведро? – слабым голосом спросила она Ищущую Ветер.

Глава 14

БЕЛЫЕ ПЕРЬЯ

Серебряный Круг – так это называлось. На первый взгляд, не слишком удачно, но Эбу Дар вообще питал слабость к громким названиям, и временами казалось, что чем менее они уместны, тем больше нравятся жителям. Самая грязная из всех попавшихся Мэту в городе таверн, от которой несло застарелым запахом рыбы, носила громкое название «Сияние королевской славы», а вывеска «Золотая корона небес» красовалась на полуразвалившейся лачуге на той стороне реки, в Рахаде, с единственной голубой дверью и грязным полом, испещренным почерневшими пятнами – следами бесчисленных драк на ножах. Серебряный Круг – так называлось место, где проходили скачки.

Сняв шляпу, Мэт обмахивался ее широкими полями и даже слегка распустил черный

шелковый шарф, которым прикрывал шрам на шее. Утренний воздух уже дрожит от жары, тем не менее на длинных земляных насыпях, опоясывающих скаковой круг, толпился народ. Все это в целом и был Серебряный Круг. Шелест голосов почти тонул в криках чаек над головой. Сюда мог прийти кто угодно, никаких ограничений не существовало. Солевары в белых жилетах своей гильдии и фермеры с изможденными лицами, сбежавшие из глубинки от Преданных Дракону; оборванные тарабонцы с прозрачными вуалями, под которыми угадывались пышные усы, ткачи в жилетах с вертикальными нашивками, печатники с горизонтальными нашивками и красильщики с испачканными по локоть руками. Амадицийцы в неизменных черных одеяниях, застегнутых на все пуговицы до самого горла, хотя их владельцы рисковали употеть до смерти; мурандийские фермерши, в длинных ярких фартуках, таких узких, что напрашивалась мысль, будто их носят исключительно для красоты. И даже горстка меднокожих доманийцев – мужчины в коротких куртках или вообще без них, женщины в шерстяных или льняных платьях, настолько тонких, что облегают тело, точно шелк. Были здесь и подмастерья, и рабочие с доков и пакгаузов, и дубильщики, от которых все шарахались из-за исходящего от них тяжелого духа, связанного с их работой, и чумазые уличные мальчишки, которые шныряли повсюду, высматривая, что бы стянуть. Однако у этого рабочего люда водилось мало серебра.

Все они теснились за натянутыми на столбах толстыми пеньковыми веревками. Нижние места предназначались для тех, у кого в карманах и кошельках побрякивало серебро и золото, людей из благородных семейств, хорошо одетых и состоятельных. Щеголеватые слуги подносили хозяевам серебряные чаши с пуншем, служанки обмахивали хозяек веерами. Тут же вертелся, подпрыгивал и гримасничал шут с раскрашенным белой краской лицом и позвякивающими медными колокольчиками на черно-белых шляпе и куртке. Важно прохаживались туда-сюда надменные мужчины в бархатных шляпах с высокими тульями, в наброшенных на плечи нарядных атласных куртках с узкими, богато расшитыми отворотами, прихваченными спереди золотыми и серебряными цепочками, с тонкими мечами у бедер, с волосами до плеч. У некоторых женщин волосы короче, чем у мужчин, у других, наоборот, длиннее; уложены они тоже были по-разному – у каждой женщины своя прическа. Женщины носили широкие шляпы с перьями, а иногда изящные сетки, закрывающие лица; платья – чаще всего по местной моде – обнажали грудь, хотя попадались и совсем другие. Вельможи, сверкая кольцами и серьгами, ожерельями и браслетами из золота, резной кости и великолепных драгоценных камней, свысока поглядывали на остальных из-под ярких цветных зонтиков. Толстые лавочники и ростовщики, с весьма скромными кружевами и зачастую одной-единственной брошью или кольцом с крупным полированным камнем, униженно кланялись тем, кто занимал более высокое положение, хотя, весьма возможно, немало им задолжал. На Серебряном Круге удача то и дело переходила из рук в руки, и вместе с ней меняли владельцев не только деньги. За этими веревками нередко ставкой в игре оказывались жизнь и честь.

Надев шляпу, Мэт поднял руку, и к нему тут же подошла букмекерша, женщина с продолговатым лицом, острыми чертами и похожим на шило носом. Поклонилась, широко раскинув костлявые руки, и пробормотала ритуальные фразы:

– Как господин пожелает поставить, так в точности я и запишу. – Акцент жителей Эбу Дар придавал речи мягкость, несмотря на то что они проглатывали окончания некоторых слов. – Книга открыта.

Точно так же, как и ставшие ритуалом слова, открытая книга, вышитая на красном жилете женщины, была одной из давно возникших традиций, когда ставки записывались в книгу, но Мэт подозревал, что он единственный, кто знает об этом. Он помнил много такого, чего никогда не видел, о временах, от которых остался лишь прах.

Бросив быстрый взгляд на ставки пятого утреннего забега, написанные мелом на грифельной доске, которую держал мужчина, стоящий позади женщины в красном жилете, Мэт кивнул. Ветерок был всего лишь на третьем месте, несмотря на предыдущие победы. Мэт повернулся к своему спутнику:

– Ставь все на Ветерка, Налесин.

Тайренец заколебался, теребя кончик напомаженной черной бородки.

Лицо у него блестело от пота, и все же его куртка с широкими рукавами в голубую полоску оставалась доверху застегнутой, а на голове сидела прямоугольная шляпа из голубого бархата, хотя она совершенно не защищала от солнца.

– Все, Мэт? – негромко переспросил он, стараясь, чтобы букмекерша не услышала. Ставки могли измениться в любой момент, пока они еще не успели сделать выбор. – Чтоб мне сгореть, но этот маленький пегий жеребец выглядит очень шустрым, да и тот светло-мышастый с серебристой гривой тоже вроде неплох. – Это были сегодняшние фавориты, впервые участвующие в скачках и, как все новое, породившие массу надежд.

Мэт даже не взглянул в сторону десяти коней, ожидавших следующего забега и выставленных на всеобщее обозрение у края скакового круга. Он уже как следует разглядел их, помогая Олверу усесться на Ветерка.

– Все на него. Какой-то идиот повредил пегому хвост, и он не может им махать. Видишь? Он уже почти ошалел от мух. Мышастый выглядит броско, ничего не скажешь, но щетки на бабках у него, как у тяжеловоза. Где-нибудь в деревне он, может, и стал бы победителем, но здесь придет последним. – Лошади были единственным, в чем Мэт прекрасно понимал с пеленок. Его обучил этому отец, а Абелл Коутон был большим знатоком лошадей.

– По-моему, он выглядит более чем броско, – проворчал Налесин, однако спорить не стал.

Букмекерша удивленно уставилась на Налесина, когда он со вздохом достал из кармана куртки толстый кошелек и начал отсчитывать деньги. Она открыла было рот, собираясь запротестовать, но Прославленная и Высокочтимая Гильдия Букмекеров всегда провозглашала, что принимает любые ставки. Гильдия даже заключала пари с судовладельцами и торговцами, затонет ли корабль, изменятся ли цены; конечно, такие ставки принимали не отдельные букмекеры, а гильдия в целом. Золото перекочевало из кошелька Налесина в один из окованных железными полосами сундуков, которые тащили по двое дюжих молодцов; их могучие руки были толщиной с ногу Мэта. У охранников были жесткие взгляды и свернутые набок носы, обнаженные руки – на молодцах были лишь кожаные жилеты, – державшие окованные медью дубины, выглядели еще внушительней. Один из помощников подал букмекерше листок с ее опознавательным знаком – очень тщательно прорисованной голубой рыбой, – каждый букмекер имел свой опознавательный знак, и она тонкой кисточкой записала на обратной стороне ставку, имя коня и номер забега. Кисточку она достала из лакированной шкатулки, которую держала перед ней хорошенькая девушка, стройная, с большими темными глазами, одарившая Мэта слабой улыбкой. Букмекерше, естественно, было не до улыбок. Снова поклонившись Мэту, она небрежно влепила девушке пощечину, отошла и зашептала что-то на ухо служителю, который держал грифельную доску. Выслушав ее, он торопливо стер написанное тряпкой. Когда доску снова выставили на обозрение, на Ветерка, согласно новой записи, ставили меньше всего. Незаметно потирая щеку, девушка сердито смотрела на Мэта, будто это он виноват, что она получила пощечину.

– Надеюсь, удача тебя не оставит, – сказал Налесин, осторожно держа листок с опознавательным знаком в ожидании, пока просохнут чернила. Букмекеры часто выражали недовольство, если к оплате предъявляли листки с размазанными чернилами, и нигде они не были столь придирчивы, как в Эбу Дар. – Я знаю, ты редко проигрываешь, но все же был свидетелем нескольких таких случаев. Чтоб мне сгореть, если не был. У меня на примете есть одна девочка, с которой я собираюсь потанцевать сегодня ночью. Простая швея... – Налесин был лордом, что не мешало ему оставаться, в общем-то, славным человеком, и любил простые, незатейливые развлечения. – Но достаточно хорошенькая, чтобы от одного ее вида пересохло во рту. Она обожает безделушки. Золотые безделушки. А еще ей нравится смотреть фейерверки... Кстати, я слышал, что сегодня ночью собираются выступать Иллюминаторы; тебе это, наверно, будет интересно... Но улыбается она только при виде безделушек. Она не будет со мной ласкова, если я окажусь не в состоянии заставить ее улыбнуться, Мэт.

– Она улыбнется, не волнуйся, – рассеянно ответил Мэт. Коней все еще водили по кругу за стартовыми столбами. Олвер горделиво сидел на спине Ветерка, широкая ухмылка – от уха до уха – придавала ему совсем простецкий вид, уши торчали, точно ручки кувшина. В Эбу Дар все наездники были юношами, а всего в нескольких милях в глубь страны для этой цели использовали девушек. Сегодня Олвер оказался здесь самым мелким, самым легким, но его серый длинноногий жеребец не нуждался в этом преимуществе. – Ты заставишь ее даже смеяться – так, что она и на ногах не устоит.