Корона скифа
Шрифт:
К часу ночи, охранники, в своих громадных тулупах, пригрелись на возах, задремывали.
Не сразу сообразили они, что происходит, когда в половине второго, разом, как по команде, на всей площади погасли фонари.
Тотчас, как вихрь налетели темные фигуры, кололи охранников пиками, глушили кистенями. К обозным коням разбойники быстро припрягли своих. На переднего коня вскочил лихой наездник в сапогах с огромными шпорами. Ударил коня в бока, могучий жеребец потянул всю упряжку за собой, в темноту, в сторону Обруба. То же происходило и с другими возами.
Напротив магистрата тускло светила двумя-тремя окнами гостиница Европейская. Вверху было несколько баснословно дорогих номеров для приезжих миллионеров. В нижнем этаже были ресторации, игорные комнаты и номера для томичей, которые пожелали бы уединиться в отдельном номере с дамой.
Накануне один из таких номеров, глядящий окнами на магистрат, занял маленький и большеголовый господин, предъявивший служащему удостоверение служащего Волжско-Камской пароходной компании. Вошел он в гостиницу в бобриковой американской шубке со стоячим воротником-ротондой, и в необычайно высоком сверкающем цилиндре. С маленьким этим человечком была огромная бабища в умопомрачительных мехах. Пальцы её сияли золотыми перстнями, в ушах висели бриллиантовые серьги.
— Пусть подадут в номер шампанское и лимон, а после пусть никто не смеет нас беспокоить! — важно сказал маленький человечек.
Гостиничный служащий, получивший на чай целую сотню, обалдел. Задумался. Чего только не насмотришься на службе. Да как же этот клоп с такой дамой ходит? Уму непостижимо!
Теперь Рак велел Алене поставить себя на подоконник. Покуривая сигару, он смотрел в из за штор, через стрельчатое готическое окно, на всё происходившее на площади. Всё шло хорошо. Но вдруг хлопнул выстрел, это один из охранников, хотя и не увернулся от кистеня, но ружья из рук не выпустил, и нажал на курок.
Тотчас проснулись в караульном помещении жандармы. Раздался крик:
— Караул! По коням!
Вскакивали на сытых лошадей в седла, украшенные царскими гербами, в синих жупанах, в комолых шапках. Вылетели на темную площадь. Где, кто? Нет обоза. Вон мелькает что-то в стороне Обруба, Туда! Пали!
Треск выстрелов, Мчат преследователи, мчат и преследуемые. Пули вспороли мешки с золотым песком. На Акимовской на домах желтые и красные фонари. Стрельба и крики летят мимо этих домов. Пули залетают в комнаты, где барышни в горячке продажной любви обнимают своих мимолетных кавалеров.
Бандерша выскочила на крыльцо:
— Что такое? Разбой!
Бандершу сразила пуля. Девицы выскочили: ах-ах! А сами и не жалеют мадаму. Почти и не платила им, а с гостей такие деньги брала! Только за еду тут и приходилось с мужчинами спать. И хорошо еще, если молодой, приятный мужчина, а то старики приходят нередко, бывают и больные, заразные. Спи с ним, а потом на улицу выгонят с волчьим билетом, если заразишься!..
Лошади летят к мосту, золотая струйка из мешка отмечает путь. Кто-то из здешних мещан проснулся от выстрелов, выглянул за ворота. Мать! Золото на снегу! Схватил лопату, скребет вместе со снегом, кидает во двор!
А возы мчат дальше, но где-то на Бочановской почти все мешки были скинуты в кусты. И тотчас кто-то там во тьме уложил их на саночки, и уволок в неизвестном направлении. Где-то эти мешки были упрятаны в подполья, в неведомых развалюхах. Куда дальше будет их путь, посторонние не узнают.
Ничего не нашли преследователи, кроме пустых саней и обрубленной, порезанной упряжи.
В это время в зашторенном номере гостиницы " Европейская" Алена, целуя карлика в маковку, причитала:
— Ах ты, болезный мой, ах, ты мой маленький, ты мой умненький, ты мой бедненький мальчик!
А над улицами города, где на снегу было рассыпано золото, и пролилась людская кровь, летел Иосиф, держа в зубах туго натянутую волшебную нитку. Он задевал её длинными музыкальными пальцами, и щемящая мелодия поражала ранних прохожих. Они вздымали головы в морозное небо: что это? Пролетело что-то. Но что?
24. СИБИРСКИЕ ПАЛЬМЫ
После Пасхи идет светлая седьмица. Снега рыхлеют на глазах, тают, мчатся ручьи, кричат пичуги, и каждый человек может влезть на любую колокольню и звонить в колокола, хоть взрослый, хоть ребенок.
И радость на сердце не остывает, старикам вспоминается прошлое, и светлые слезы застилают глаза, а молодые сердца стучат звонко, взволнованно. Девушки вглядываются в парней, он, не он? Парни думают о девушках. Весна. Ручьи. Всё оживает в природе, в сердцах, даже камни и те, кажется, оживают.
С грустью смотрел в эту весну в окошко Миша Зацкой, Матушка совсем слегла в постелю с легочной болезнью. Денег не было. И взять было негде. Нынче Красная Горка! Радуница! К батюшке надо идти. Все проведают в этот день усопших родителей. А воздух на улицах благостный, говорят, уже первые вербы оделись пушком. А Мише и на улицу выйти не в чем!
Ах, сколько раз он бродил зимой возле в гимназии в надежде увидеть Верочку. И видел несколько раз издалека, повзрослела, похорошела, прямо сказать, расцвела! Один раз с каким-то гимназистиком шла, и ревность иглой пронзила Мишино сердце. Но он подойти не мог, слова сказать не мог, стеснялся, обут-то в стоптанные, подшитые валенки. Ну, что это за кавалер, ей с таким и стоять-то рядом будет зазорно.
А как же теперь быть? Ботинки с дырами, правый — еще нечего, а в левом — две дыры, такие заметные. И носки купить не на что. Как быть?
Миша решился. Он взял банку с ваксой, щетку и стал чернить свои босые ноги. Навел глянец, обул ботинки, и их тоже принялся чернить ваксой и чистить. Потом посмотрел в зеркало. А что? Дыр и незаметно. Вроде бы и целы ботинки.
Блуза старая, но еще целая, брюки он аккуратно заштопал, так что и заплат не видно, отутюжил. Ничего, идти можно. Авось, Верочка не заметит ничего.
И пошел медленно, закоулками весны, мимо домов, домишек, украшенных кружевами резьбы, металлическим литьем, витражами. Старый город, уютный, домашний, милый.