Корона Солнца
Шрифт:
«Мало вам космических девушек…»
Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев меня, он опустил сварочный пистолет и с тревогой в голосе спросил:
— Что-нибудь… случилось?
— Да…
— Говори.
Но я не мог говорить.
Шаров встряхнул меня за плечо:
— Говори же!
— Вы… вы не поверите мне.
— Веншин?.. Он жив?
— Нет, — верчу я головой в скафандре. — То есть да, но не в этом дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.
Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.
— Повтори.
Я повторил.
— Тебе померещилось…
— Не знаю. В переходной камере лежит скафандр…
Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.
— Так-так… — произносит командир. — Так-так…
В переходной камере Шаров заставляет меня вскрыть скафандр. Огромная вмятина мешает откинуть замки.
На нас смотрело мертвое лицо Акопяна. Бледное, горбоносое, такое знакомое…
В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.
— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?
Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я в изнеможении прислонился к стене. Потом, собравшись с духом, сказал:
— Алитора.
— Чушь! — говорит командир. — Впрочем… Ну а Веншин?
— Веншин тот же. Я заметил на его левой щеке кровоподтек, который он имел до нашего ухода.
— И он никак не реагирует на появление второго Акопяна?
— Он поглощен работой и, верно, даже не заметил, что Акопян вообще уходил из салона.
— Н-да…
Шаров долго ходит вокруг распростертого тела пилота. Наконец он останавливается и спрашивает:
— Она утверждала, что алиторы абсолютно неразличимы между собой?
— Да, так она говорила. Люди двойных алитор обретают различие только со временем. Это легко проверить — тот, второй, Акопян не должен знать о нас ничего, начиная с того самого вечера, когда рассказывал про джед-джедаков.
— Я видел ее, — вдруг признался Шаров.
У меня перехватило дыхание.
— Я видел ее в тот момент, когда она уходила, — продолжал командир. — Я думал, это померещилось мне…
— Нет, не померещилось, — подтверждаю я.
— Что же нам делать? Тот, в салоне, должно быть, и не подозревает о существовании своего мертвого двойника…
— Должно быть, — соглашаюсь я.
— В таком случае я предлагаю устроить погибшему почетные похороны. Но второй ничего не должен знать об этом.
— Не должен. А чем мы докажем там, на Земле?
Шаров махнул рукой:
— Зачем нам доказывать? Мне, например, наплевать.
Мы уносим тело к шахте подъемника. Командир склоняется над скафандром и долго смотрит в темную щель перископа.
— Ладно, давай… — говорит он дрогнувшим голосом и нажимает сигнал общей тревоги.
Пронзительный крик сирены разносится по всему кораблю. И снова мне чудится в этом крике жалоба и прощание. Я закладываю блещущее броней тело пилота в пневматическую камеру и нажимаю рычаг. Мы поднимаем правые руки — прощальный салют космонавтов…
Рядом с нами появляется фигура в скафандре. Она отключает сирену и голосом Акопяна спрашивает:
— По какому случаю вы устроили здесь шумный праздник? Что-нибудь произошло?
— Заткнись, — строго говорит Шаров. — Помолчи немного.
— С какой стати? Я хочу знать, что случилось?
— Случилось то, чего уже не поправишь. — В голосе Шарова скрытая неприязнь. — Пришлось выбросить в космос твой скафандр.
— Это еще зачем?! — удивляется голос Акопяна.
— Так, ерунда… Заражен радиоактивностью.
— Ха! А я-то ломаю голову: куда мог деваться мой персональный скафандр?! Что ж, буду пользоваться скафандром Веншина. Тесноват, правда, но ничего, терпимо. А что это у тебя с рукой, дорогой?
И столько неподдельной тревоги слышится в этом вопросе, что мне становится не по себе. Не по себе и Шарову — я чувствую, он смущен.
— Да так… ничего особенного, — буркнул он.
— Хитришь, командир!.. Работа есть? Зачем вызывали?
— Иди заканчивай. В девятом секторе.
Некоторое время мы с командиром внимательно следим, как двойник Акопяна ловко орудует сварочным пистолетом. Накладывая ровные швы на поврежденные части теплоприемника, он не перестает удивляться:
— Эй, ребята, и когда вы успели развести здесь такое свинство? Стоило мне проспать свою вахту, и вот, пожалуйста!.. Кстати, всю ночь сегодня мне снились джед-джедаки. К письму, наверное.
— Пойдем, Алеша… Все в порядке.
Мы с Шаровым отправились в переходную камеру. За всю дорогу командир не произнес ни слова. Я тоже молчал. Но думали мы об одном и том же… С рукой Шарова я провозился около часа. Фаланги указательного и среднего пальцев были раздроблены. Удивляюсь, как он мог терпеть такую боль!.. Я извлек осколки костей и сделал все, что мог, чтобы кисть в дальнейшем не потеряла гибкости движений. Хирург из меня, прямо скажу, никудышный, но рентгеновский снимок показал, что операция прошла довольно удачно.
— Будет работать? — коротко спросил командир.
— Лучше, чем прежде, — поспешил я его успокоить. Я знал, что значит рука для такого человека, как Шаров. — Впрочем, теперь все зависит от вас. Покой и отдых.
— Покой и отдых… — задумчиво проговорил командир, поглаживая подбородок здоровой рукой.
Только теперь я заметил на его подбородке розовый шрам. Шаров перехватил мой взгляд и усмехнулся бледными губами:
— Это память о Марсе, Алеша. Поиски экспедиции Снайра проходили не так весело, как об этом рассказывал Акопян…