Коронованный рыцарь
Шрифт:
Стыд — это чувство по преимуществу в сильнейшей степени присущее женщинам, является величайшим стимулом их жизни, единственной точкой опоры их добродетели.
Потеряв его, женщина падает в пропасть, откуда ей нет возврата на истинный путь. Это знают женщины, почему и дорожат так своею первою любовью. Вторая любовь уже шаг в сторону с истиного пути.
Этим вполне объясняется настойчивое желание Ирены Станиславовны сохранить возле себя первого своего обладателя Оленина, несмотря на то, что он поступил с ней более чем предосудительно.
Ей,
В сущности она продолжала любить его. Ее красота давала ей над ним временную власть. На ее страсть он отвечал ей страстью. Она довольствовалась этим, хотя внутренно считала себя оскорбленной, и за это-то оскорбление мстила ему сценами ревности и угрозами.
Она любила его, как принадлежащую ей вещь, к которой она привыкла, которая составляет часть ее жизненного комфорта и которую она вовсе не намерена уступать кому-либо.
Ей мало было дела до того, что эта вещь — живой человек, способный чувствовать, привязываться, любить и желать быть свободным.
Ей представилась возможность взять власть над этим живым существом, обратить его в вещь, в собственность, она воспользовалась этой властью и не намеревалась от нее отказаться.
Раб, становящийся господином, делается деспотом — тоже должно сказать и о женщинах. Женщина, если она не раба, то величайший деспот. Середины нет.
Первые месяцы странного, почти совместного сожительства Ирены Станиславовны и Виктора Павловича прошли сравнительно благополучно.
Почти годичная разлука сделала то, что, как мы уже имели случай заметить, красавица Ирена в глазах Оленина имела всю прелесть новизны, и под ее чарами он, отуманенный страстью, был, по временам, послушным и верным ее рабом.
Но дни шли за днями. Прелесть новизны исчезла.
Та двойственность чувств, за которую так презирал себя Виктор Павлович, начала понемногу исчезать. Образ Зинаиды Владимировны все чаще и чаще восставал перед очами Оленина и своим ровным светом убаюкивал его душу, и появление в его кабинете Ирены, подобно вспышкам адского пламени, до физической боли жгло его сердце.
Ирена предчувствовала это и ее посещения не были часты, но, увы, она убедилась, что и при этом условии чары ее потеряли над ее пленником свою силу.
Сперва она благоразумно удалилась и не была внизу более месяца, но когда и после этого, показавшегося ей вечностью, срока, она встретила с его стороны лишь вынужденную притворную любезность, она не выдержала.
Начался ряд самых ужасных сцен, отравлявших жизнь и ей, и ему, и разбивших окончательно ее нервы.
К нему, презрительно-холодному, отталкивающему ее от себя, тянула ее какая-то страшная сила, и за прежнюю его ласку, за прежнее мгновение страстного объятия она готова была отдать, не задумываясь, жизнь.
Она снова безумно влюбилась в Виктора Павловича. Он мог бы воспользоваться этим настроением молодой женщины и получить от нее согласие на брак, единственное средство сбросить с себя надетые ею оковы, но Оленин за последние дни до того возненавидел ее, что даже смерть казалась ему лучшим исходом, нежели брак с этой мегерой, как он мысленно называл Ирену.
Они стали, таким образом, в окончательно враждебное друг к другу положение, но Ирена все же каждый поздний вечер появлялась в кабинете Оленина и заставляла выслушивать его ряд инсинуаций по адресу любимой им девушки.
Она знала, что он часто бывает во дворце, назначаемый на дежурство или по приглашению на малые собрания и там встречался с Зинаидой Похвисневой.
Это доводило ее до исступления, а между тем она понимала, что не могла запретить ему исполнять его служебные обязанности и заставить отказываться от высочайшего приглашения, равняющегося повелению.
На днях она получила известие, что императрица взялась устроить брак своей любимицы с капитаном гвардии Олениным. Ей сказали об этом вскользь, так как и не подозревали, что она имеет какое-либо отношение к намеченному государыней для своей фрейлины жениху.
Ирена со свойственной ей силой воли, не показала и виду, что это известие ошеломило ее, но в тот же вечер она появилась перед сидевшим на диване мрачным и озлобленным — таково было его постоянное настроение за последнее время — Олениным.
— Любопытную новость я слышала сегодня. — начала она, усевшись в кресло против полулежавшего с трубкою в зубах Виктора Павловича, не переменившего даже позы при ее появлении.
Оленин молчал.
— Мне казалось бы, что мне ее надо бы было знать раньше других, так как я ваша жена… Вы слышите?
— Слышу…
— Что же вы ничего не говорите… Берегитесь, мое терпение может лопнуть.
— Что же мне говорить… Я пока еще ничего не понимаю, — ленивым взглядом окинул Виктор Павлович Ирену.
— Не понимаете… Он не понимает! — взвизгнула она. — Вы должны понимать… Я вам приказываю понимать…
— Что? Что понимать-то? — раздраженно спросил он.
— А то, что если муж от жены хочет жениться на другой, то за это не хвалят…
— Какой муж, от какой жены?..
— Вы, мой муж, вот какой…
— Я, кажется, ни на ком не собираюсь жениться…
— В таком случае не следует подавать повода. Извольте завтра же сказать государыне прямо, что вы никогда не намерены жениться.
— Государыне?.. Завтра… Да вы в своем уме? Здоровы?
— Здорова… и в полном уме, не беспокойтесь… Я вам уже раз навсегда сказала, что от меня ничего не укроется, что я буду знать каждый ваш шаг…
— Послушайте, говорите толком, причем тут государыня, — отодвинулся даже от спинки дивана и сел на край Виктор Павлович.