Короткий путь на дно
Шрифт:
Отдохнув немного, Шариф огляделся по сторонам. Большая грязная комната отделялась от другого помещения большой решеткой от пола и до потолка. В комнате вместе с Шарифом находилось пятеро: четыре мужчины и одна женщина. По виду все они были местными, и у всех на лицах и телах были ссадины и кровоподтеки.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил на плохом английском мужчина, который помогал Шарифу подняться.
– Плохо, – ответил слабым голосом Шариф. – Где я нахожусь?
– В полиции, – ответил мужчина удрученно, а затем спросил: – Ты христианин?
– Я? – не понял Шариф. – Не знаю… нет. А почему вы спрашиваете?
– Потому что мы все христиане, и поэтому нас здесь постоянно избивают. Вот я и подумал, что ты тоже попал сюда за свою веру.
– Я не знаю, за что я сюда попал, – пробормотал Шариф. – А почему вас бьют? Здесь что, запрещено христианство?
–Нет, не запрещено, просто мы не сторонники официальных конфессий, – ни православной, ни католической, ни лютеранской. Мы считаем их ложными…
Шариф зажал голову руками и застонал. Ему только лекции по религии сейчас не хватало для полного счастья. Юноша начал вспоминать предыдущий вечер, драку, а еще он вспомнил Мун и того моряка. Жить ему не хотелось совсем.
Сколько в Эритрее тюрем, подсчитать сложно. Во-первых, их очень много. Вряд ли можно найти еще одну такую страну, где было бы такое количество тюрем на душу населения. А во-вторых, найти официальные данные о количестве и расположении тюрем в стране просто невозможно. Шариф плохо помнил следствие, где от него пытались добиться сведений о его гражданстве и о том, каким путем он попал в страну. Следователь хотел знать, где его документы и чем он занимался раньше. Его часто, но несильно били. Затем был суд, где все что-то говорили и в чем-то его обличали. Шариф не слушал людей, впав в какую-то прострацию. Он был настолько погружен в себя, что спокойно воспринял бы даже смертный приговор.
Тюрьма в Гелало была открыта совсем недавно. В ней содержалось около 400—500 заключенных. Здесь не было тюремного здания, не было даже каких-нибудь бараков. Заключенных содержали на охраняемых площадках, окруженных колючим кустарником.
Когда Шарифа привезли туда, он был все в том же состоянии полной апатии. Юноша сразу же направился в сторонку от людей, уселся на землю и закрыл глаза, положив голову на руки. Но долго сидеть ему никто не позволил: охранник вручил метлу и приказал подметать территорию тюрьмы. Небольшая группа заключенных, которая находилась этим утром в лагере, тоже занималась уборкой территории. Это были так называемые «легко больные» заключенные, которых нельзя было использовать на постоянных работах. Слово «легко» подходило им с большой натяжкой. Несколько человек выглядели совсем неважно. На их обнаженных телах виднелись кровоподтеки от ударов, у некоторых были окровавлены головы. Кто-то хромал, у кого-то были перевязаны руки собственными майками и рубашками. «Почему им не окажут помощь», – подумал Шариф, машинально метя площадку лагеря.
Вскоре его апатия начала понемногу проходить. Живой ум юноши не мог долгое время находиться в прострации. Он жадно впитывал информацию окружающего мира. Организм требовал деятельности. Только глухая боль в глубине души все еще терзала Шарифа. Через какое-то время его заставили с одним из заключенных, молодым эфиопом, выгребать отхожее место. Это была просто яма, в которую заключенные справляли нужду. Вонь от открытой ямы в жарком климате стояла ужасная. Подкатив большой бак, Шариф с эфиопом стали опускать вниз ведра и зачерпывать зловонную жижу. Туча мух, потревоженных людьми, поднялась в воздух. Шарифа начало рвать.
– Эй, какой ты нежный, приятель! – весело крикнул напарник. – Ну-ка, соберись, а то охранники тебя туда обмакнут. Поверь мне, это будет гораздо хуже, потому что воду дают только для питья, а душ здесь не предусмотрен.
Шариф сморщившись, покосился на веселого эфиопа. Наверняка он знал, что говорил. Не стоило усугублять свое положение. Шариф взялся за работу, борясь со скручивающими его пополам рвотными позывами. Бульшую часть бака наполнил все же его напарник. Когда емкость увезли за пределы территории, Шариф отошел подальше от ямы и попытался вытереть испачканные фекалиями руки о землю. Но от запаха ему отделаться таким образом все равно не удалось. Юноша обессиленно опустился на землю.
– Как тебя зовут, приятель? – послышался рядом знакомый веселый голос.
Шариф повернул голову. Рядом с ним на земле устроился его напарник-эфиоп. Он весело улыбался, несмотря на опухшие разбитые губы.
– Шариф, – хрипло ответил юноша, – а тебя?
– Меня зовут Магиба, – ответил эфиоп, называя, скорее всего, прозвище, а не имя, данное ему от рождения, – и я вор. А ты за какие грехи сюда попал?
– За драку, – решил не вдаваться в подробности Шариф.
– И все? Только за одну драку? – удивился Магиба, но потом одобрительно закивал. – Что ж, это тоже причина. А подробности ты мне расскажешь как-нибудь потом. Например, за вечерним чаем, а?
– За каким чаем? – не понял Шариф, ожидая очередного подвоха.
– За вечерним. Можешь заказать себе и кофе, но я, например, плохо с него засыпаю.
До Шарифа дошло, что эфиоп шутит. Судя по обращению с заключенными, здесь не только чая, приличной еды не дождешься.
– Скажи, Магиба, почему этим людям, – кивнул сомалиец в сторону раненых и избитых заключенных, – не окажут помощь? Они же могут умереть.
– И еще как умирают, – охотно подтвердил Магиба, – человека два-три в неделю.
– А где все заключенные?
– На работе. Кто-то расчищает площадки от деревьев, кто-то на стройке, кто-то убирает с полей камни. У нас время проводится очень разнообразно. Мы тут даже отель строим. Он так и будет называться – «Гелало».
И Магиба с шутками и злой иронией рассказал Шарифу о нравах и обычаях, царящих в этой тюрьме. Заключенных поднимали в четыре часа утра. Завтрак состоял из дрянного хлеба и вареной фасоли. В половине пятого все уже были на работе. Если находились такие, кто не мог работать по состоянию здоровья – а это, как правило, были те, кто не мог ходить, – их заставляли работать в самом лагере. В чем заключалась их работа, Шариф за сегодняшний день узнал на себе. Работали даже те, у кого совсем не было сил. За отказ от работы могли забить насмерть. Поэтому хоть на четвереньках, хоть ползком, но нужно было выполнять приказы.
Работали заключенные до шести вечера. Потом их возвращали в лагерь, где кормили второй – и последний – раз за сутки. Кстати, тех, кто провинился на работе за пределами лагеря, заставляли работать еще и возвращали назад уже почти ночью. Кормили той же самой фасолью. Те, кого оставляли за «нерадивость» на работе, естественно, второй раз не ели, потому что пропускали время еды – второй ужин специально для них никто устраивать не собирался. Возвращение в лагерь после работы вовсе не означало, что наступало время отдыха: заключенных то строили для объявления различных распоряжений, то для объявления о наказаниях, то для демонстрации самих наказаний. Вечером проводились и различные внутренние работы – например, по ремонту или по выкапыванию новых выгребных ям. Часто вечером часть заключенных увозили на работу, которую нужно было выполнить лично для начальника тюрьмы.