Корова

Гор Геннадий Самойлович

Их медлительность передается моему перу. И я пишу, как они работают.

Но где же старики, да и не только старики? Где остальные колхозники? Здесь только одна молодежь. «Неужели остальные, — думаю я со страхом, — ушли? Не может быть. Женщины пришли, мужчины ушли. Так не бывает».

И я спрашиваю у молодежи:

— Где остальные? Где старики?

— Каждый у себя, — насмешливо отвечает мне какой–то паренек.

Над кем он посмеивается: над стариками или надо мной? Наверное, над стариками. Но что это

значит «каждый у себя»? Что это значит?

Я выбираю левую сторону, иду налево, по черному вспаханному полю. Ничего, кроме вспаханного поля! Я смотрю на небо, и оно кажется мне вспаханным. Под вспаханным небом по вспаханной земле я иду под солнцем. Солнце заменяет мне шляпу. Но вот, ноги мои на траве, запаханная земля кончилась и начинается не вспаханная.

Я вижу маленький участок, и маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

— Единоличник, — думаю я.

Я прохожу несколько шагов, и снова маленький участок, и такой же маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

— Снова единоличник, — думаю я.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок пашет на маленькой лошадке маленькое поле.

— Еще единоличник, — думаю я.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок и такой же маленький старичок на такой же маленькой лошадке пашет маленькое поле.

— Что за черт, — думаю я. — Такое же поле, такая же лошадь, такой же старичок. Может быть, я хожу вокруг одного и того же поля и вижу одного и того же старичка. «Леший водит».

Я осматриваю старичка: нет, не тот, у предыдущего была борода седая, а у этого только с проседью. У того была рубашка синего цвета, а у этого только с просинью.

И я высказываю свою мысль.

— А я думал, что земля–то колхозная?

— А чья же больше, — отвечает мне старичок, — конечно, колхозная.

— Как же так, — думаю я, — не стал же колхоз сдавать свою землю в аренду единоличникам. Это же невозможно. Но почему? Почему?..

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок и такой же маленький старичок пашет на маленькой лошадке маленькое поле.

— Тот самый, — размышляю я и всматриваюсь, — нет, не тот. У предыдущего лощадь была вороная, а у этого каряя. Не тот.

И я спрашиваю его о том, о чем уже спрашивал предыдущего:

— А я думал, что земля–то колхозная?

— А чья же больше, — отвечает мне старик прежним голосом, — конечно, колхозная.

— Что за черт, — думаю я, — ну конечно, тот. Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил.

И я спрашиваю его:

— Скажите, вы сегодня все на одной лошади пашете или меняли ее?

— Все на одной. Зачем же менять?

Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем–то нехорошем.

— Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок и такой же маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

Я спрашиваю его, как и предыдущего:

— А я думал, что земля–то колхозная?

— А чья же больше, — сердито отвечает мне старичок прежним голосом, — конечно, колхозная.

— Что за черт, — думаю я, — ну конечно, тот.

Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил.

— Скажите, вы сегодня все на одной лошади пашете или меняли ее?

— Все на одной. Зачем же менять?

Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем–то нехорошем.

— Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?

— Тот. Тот же. Он самый, — подумал я, — и лошадь не та…

Иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок. И такой же маленький старичок пашет маленькое поле.

Только хотел я его спросить:

— А я думал, что земля–то…

— А чья же больше, — уже отвечает он тем же голосом, — конечно, колхозная.

— Что за черт, — хотел только подумать я… И хотел уже спросить, только заикнулся:

— Скажите, вы сегодня все на одной…

А он уже отвечает:

— Все на одной. Зачем же менять?

Потом подумал или сделал вид, что подумал, и вдруг рассердился, вообразив или сделав вид, что вообразил, что я его заподозрил в чем–то нехорошем.

— Зачем же менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?

— Тот же. Тот. — Теперь я не сомневался, что тот. Но каким же образом я ходил несколько часов вокруг одного и того же мужика и не замечал этого?

Я оглянулся — и что же, позади я увидел множество маленьких одинаковых участков и на них множество пахавших мужиков. Они показывали на меня пальцами и посмеивались.

— Как же я не догадался оглянуться, — подумал я. И мне стало ясно: каждый последующий мужик слышал вопрос, который я задавал каждому предыдущему мужику, и ответ заготовлял заранее.

— Ай да единоличники, — подумал я, — хитрые мужички. И вдруг спохватился, что самого главного–то не узнал. Каким образом единоличники завладели колхозной землей.

Я подошел к одному из старичков и повторил свой вопрос.

— А я думал, что земля–то колхозная. — К моему удивлению, он посмотрел на меня без всякого удивления и ответил мне без всякой насмешки:

— А чья же больше, — ответил он, — конечно, колхозная.

— Что за черт, — хотел было подумать я, — ну конечно, тот, — но вовремя вспомнил, что мне уже известно, что не тот, и не подумал.