Корзинка с бриллиантами
Шрифт:
— Может, это и к лучшему, — пробормотала я с огромным облегчением.
Мы вышли на улицу. По крайней мере, одна польза от этого прокола была — я успевала домой до полуночи, и очередной скандал мог даже и вовсе не состояться.
Они посадили меня на трамвай. И только проехав две остановки, я схватилась за шею. На шее у меня висела керамическая роза.
Я выскочила из трамвая и помчалась назад. Похоже, что мы в суете оставили корзинку на подоконнике.
Не знаю, хватило бы у меня отваги опять подняться на шестой этаж и позвонить Макарову. Может, и хватило бы, но я увидела у тротуара светлую машину — похоже, «девятку». Это явно была машина генеральской дочки. Теперь, по крайней мере, я хоть знала, как ее зовут, — Ирина.
Поблизости я углядела телефон-автомат. Двушка у меня была — я набрала номер Алки. И выяснила, что у Алки корзинки нет, и что проклятая корзинка действительно осталась на подоконнике. Светка размахивала ею на фоне окна — она, видите ли, ловила бриликами лунный свет!
Выхода не было — я потащилась домой.
Надо было пораньше утром позвонить Макарову и объяснить ситуацию. Именно пораньше, а то даже неизвестно — когда и чем он отбывал на свою киносъемку.
Дома я вынула из пакета коробку с драгоценностями и простилась с ними. Пора было кончать эту игру в миллионершу. Я поняла, что настоящих миллионов мне не видать, как своих ушей, а ловушек Макарову я больше ставить не буду. Надо уметь проигрывать с достоинством.
Забрать у него эту корзинку несложно. Сделать вид, что я нашла коробку в бочке, тоже несложно. И пусть уж милиция разбирается, кто ее в эту бочку засунул!
Пока я принимала решение выйти из игры, пробило три часа ночи. Естественно, я все на свете проспала и ворвалась к себе в приемную без трех минут десять.
Первым делом я накрутила макаровский номер.
— Алло! Позовите, пожалуйста, Николая Ильича! — официальным голосом сказала я.
— Николай Ильич уже улетел. А кто его спрашивает?
— Это актерский отдел киностудии, — оглянувшись, не подслушивает ли начальство, соврала я. — Вы не в курсе, каким рейсом он улетел?
— Да, наверно, самым первым, — добродушно сообщил женский голос. — Я еще спала.
— Спасибо, извините за беспокойство.
Я положила трубку. Ситуация осложнялась. У моих ног стоял пакет, в пакете лежала коробка с драгоценностями, а сунуть ее в бочку я не могла — одной штуковины не хватало.
Я шустро печатала гарантийные письма, когда к приемную вошла Кремовская и антиподистка Вейнерт.
— Директор у себя? — спросила Кремовская. Я кивнула, продолжая печатать. Она заглянула в кабинет, но шеф трепался по телефону и помахал ей рукой — мол, погоди минуточку!
— Не хочется верить, что это Люба, — сказала Вейнерт. — Такая девчонка хорошая!
— Весь номер у них сволочной, и Любка эта — тот еще подарок из Африки! — возразила Кремовская. — Ты ее ребенка видела? Водит его в каких-то лохмотьях, прыщи какие-то у девчонки, болячки на ногах! Я-то как раз верю, что это ее работа. Она дежурила в ту ночь, подобрала ключи и похозяйничала в гримерке.
— Но она же говорит, что всю ночь была с ребенком в гостинице, — продолжала защищать Вейнерт. — Это нетрудно проверить.
— В том-то и дело, что трудно! — воскликнула Кремовская. — Никто не видел, как она уходила из цирка! А дежурная по этажу говорит, что в половине десятого напоила эту Лаську чаем, уложила, лекарство ей дала, и девчонка заснула! Тогда та ушла и больше там до утра не появлялась.
Я слушала этот странный разговор и кое-как тыкала пальцами в клавиатуру. Что-то стряслось. Спрашивать напрямую я не могла — Кремовская просто посмотрела бы на меня с недоумением и увела Вейнерт беседовать в другое место.
— И в гостиницу уже позвонить успели? — удивилась Вейнерт.
— Мы с Валерой первым делом туда поехали! — гордо сообщила Кремовская. — Когда нас позвали на конюшню, Гаврилов на нас наорал, что, мол, не имеем права, пока ничего не доказано. Потом Синицын побежал звонить в милицию, тому следователю, а мы с Валерой поехали в гостиницу. Я сама бы безумно обрадовалась, заверяю тебя, если бы в гостинице мне сказали, что Любу вечером или ночью там видели!
Тут дверь кабинета распахнулась, и шеф сделал Кремовской такой вальяжный жест — мол, входите!
— Марина Петровна! — обратилась я к Вейнерт, когда дверь захлопнулась. — Что там такое с Любаней?
— Глупость какая-то! — сердито сказала Вейнерт. — Утром к ней в шорную зашел Синицын — воровать печенье, не иначе. И увидел на полу сережку. Поднял, смотрит — золотая. Тут его как током стукнуло — побежал на манеж, а там как раз Кремовские репетируют! Он сквозь решетку им сережку тянет и спрашивает — ваша? Кремовская как заорет — моя! Ну, закрутилось… Сейчас следователь твою Любаню трясет.
— Но ведь Кремовские сами не знают, когда пропали драгоценности! — воскликнула я. — То ли в ночь на понедельник, то ли в ночь на вторник! А Любаня дежурила на вторник! А на понедельник…
— На понедельник дежурил Валера, а тому в шорную заходить незачем, у него своя каморка с топчаном, — сказала Вейнерт. — В общем, скандал. Все думали, что это в окно залезли. Оказалось — домашний вор завелся. Ничего нет хуже, чем домашний вор!
— Любаня не воровала! — решительно заявила я. — Она не могла украсть. Я точно знаю, что она ночевала в гостинице!
— Ты ее там видела? — спросила Вейнерт. — Или она тебе говорила, что ночевала?
— Говорила… — до меня понемногу стало доходить, что Любаня сама себе старательно вырыла яму. Она выскользнула из цирка незаметно, она в гостинице старалась, чтобы ее не видели, обратно в цирк она тоже проскочила утром, как мышка. — Но ведь можно спросить Лаську! Она-то скажет!
— Лаську уже перепугали до полусмерти, — хмуро сказала Вейнерт. — Любаня же ее привела, вот на нее и налетели. А у нее за время болезни дни перепутались! И вообще для нее что понедельник, что вторник — разницы никакой.