Кошачьи проделки (сборник)
Шрифт:
Чарльз тоже был отобран для езды без седла. Но Чарльз, оставляя в стороне его нынешнюю мышечную скованность, все-таки был наездником. И к нему это ощущение действительно возвращалось. Он, словно участник конкура, съехал на своей лошади вниз по тропинке к броду, перешел вброд речку, тронул пятками бока Воителя и вот уже будто взлетел на почти отвесный противоположный берег. Меня, ехавшую вслед за ним, вид этого зрелища вдохновил тоже тронуть пятками бока Пикси, и не успела я глазом моргнуть, как оказалась в реке. Соскользнула прямо по хвосту лошади. Но обо мне никто не побеспокоился. Вместо этого все, включая Чарльза, стали кричать, что мне не надо было выпускать из рук поводья, и кинулись бежать за Пикси, опасаясь, что она в них запутается.
Все в мире
«Вот такая жизнь как раз по мне», – сказал он с энтузиазмом, когда мы укладывались спать. Запах старой доброй соломы. Старое доброе ощущение того, как твои колени сжимают бока лошади. Ночной отдых, чтобы отойти от усталости. И он, вероятно, уже в шесть утра будет на ногах и спустится вниз, чтобы на старом добром Воителе опять без седла подняться вверх от речных пастбищ.
Увы, этим видениям, которые в той или иной форме брезжили на воображаемых горизонтах Чарли, не суждено было воплотиться. К тому времени, как наступило утро, его мышцы полностью задубели. Да, он спустился в конюшни – стеная на каждой ступеньке башенной лестницы и бормоча, что мы ведь за все это платим, так какого дьявола они не держат мальчишек-конюхов. А вернувшись к завтраку, объявил, что одна из добрых старых лошадей (только теперь он их так не называл) наступила ему на ногу.
Это был, к счастью, один из небольших пони, и имея опыт с Аннабель, он почти что успел отдернуть ногу. Лошадка наступила ему только на большой палец. Тем не менее копыта у нее были подкованы. Большой палец на ноге Чарли мы обсуждали на протяжении всего завтрака.
Впрочем, все в конце концов утряслось. Понедельник был настоящей пыткой.
Во вторник – в тот самый день, когда Пикси одолела колика, – наши синяки проявились, и я обнаружила, что внутренняя поверхность моих ног вся черна от колен до лодыжек и где-то с неделю мне нельзя носить прозрачные чулки. К среде, однако, все мы снова были в форме. И начали ездить на длительные экскурсии по окрестностям. По-прежнему шел дождь, но мы разжигали костры и, сидя вокруг них, съедали свой обед и наслаждались испытанным ощущением аллюра. Раскрасневшиеся, с обветренными лицами, давно позабыв об одышке, возвращались мы к чаю, мимо слабаков простых смертных и обсуждали достоинства наших лошадей, как если бы владели ими годами.
Чарльз особенно проникновенно отзывался о своем Воителе. Однажды утром мы ехали по вересковой пустоши, где на целые мили вокруг не было видно ни души, как вдруг в тот момент, когда Чарльз наклонился, чтобы открыть ворота изгороди, по другую сторону стены возник пастух. Воитель, который никогда прежде не видел никого в этом конкретном месте, немедленно понес, и Чарльз, застигнутый в тот момент, когда он сильно отклонился от седла, испытал пару неприятных минут, пока вновь не овладел ситуацией. Это было очень похоже на казацкую езду – то, как он, поднявшись в стременах и натягивая вожжи, постепенно осадил Воителя, а затем, описывая круги, заставил его вернуться задним ходом к нам, остальным. Инструктор привел нам это в качестве примера: как не потерять голову и удержать жесткий контроль над лошадью с помощью рук и колен. Но Чарльз приписал всю заслугу Воителю. Он был не прочь забрать его к нам домой.
Когда Чарльз использует это выражение, у меня замирает сердце. Я тоже люблю животных, но мне никогда не приходило в голову рассмотреть возможность сооружения пруда на парадной лужайке, чтобы держать там королевского пингвина (такое было после посещения зоопарка, когда Чарльз три четверти времени восторженно наблюдал, как один из пингвинов обманом отбирает всю рыбу у своих меньших собратьев). Меня никогда не посещала светлая мысль, что верблюд мог бы стать идеальным товарищем для Аннабель – на тех основаниях, что верблюды и ослы сопутствуют друг другу на Востоке и что Чарльз когда-то знавал в Египте одного очень умного верблюда. При этом он совершенно сбрасывал со счетов тот факт, что Аннабель – ослица скандинавской породы. Но у меня есть опыт отговаривания Чарльза от этой и разнообразных подобных идей, хотя в некоторых случаях мне это удается с трудом.
В случае с лошадьми, должна признаться, было другое дело. Я бы не возражала взять себе Пикси. Приближался конец спортивного сезона; лошадей раздавали желающим в аренду на зиму в обмен на их содержание; и несмотря на своеволие Пикси и ее привычку флегматично ковылять на обратном пути, говоря, что она устала (до тех пор, пока я, по совету инструктора, не помахала задумчиво хлыстом во время езды, после чего Пикси немедленно пустилась рысью, говоря, батюшки, она почти уснула, что же я ее не разбудила?), ее кивающая маленькая головка и крепкое толстенькое серое тело начинали нравиться мне все больше и больше.
Загвоздка – которую видела я, но которую Чарльз, в своей неожиданной привязанности к Воителю, упрямо отказывался признавать – состояла в том, что хотя людям, живущим по соседству, возможно, было совсем нетрудно забрать Воителя или Пикси или Морвена, кормить их и тренировать на протяжении всей зимы, но мы-то жили в четырехстах милях.
«Как мы доставим их к себе домой?» – спросила я. «Поедем прямо на них», – отвечал Чарльз, и я тут же представляла себе, как мы решительно скачем на них верхом через Поттериз и Бирмингем и добираемся до дома как раз к Рождеству. «Посадим их на поезд», – беззаботно говорил он, когда я сказала, что если мы поедем на них, то как переправим машину домой? Несмотря на мой настойчивый довод, что это будет стоить нам целое состояние, а еще придется в мае отсылать их обратно, и это тоже будет стоить целое состояние, не говоря уже о том, что к тому времени мы решим, как сильно к ним привязались и не сможем расстаться, поэтому придется их купить, и где, черт побери, мы будем их постоянно держать? Несмотря на все эти аргументы, Чарльз продолжал разглагольствовать о том, чтобы забрать Воителя домой, и рассказывал Воителю, как ему будет хорошо жить в Юго-Западной Англии, кормясь сухим кормом, который Чарльз будет для него покупать… Но тут вмешалась сама судьба, как это обычно бывает, если у человека хватает терпения ее дождаться.
В ту пятницу мы проехали двадцать миль, и на последнем перегоне к дому пошел дождь. Солидный ливень шотландского нагорья, который превратил дороги в реки, промочил насквозь наши седла и банным па2ром вздымался от спин лошадей. Мы добрались до конюшен. Чарльз, мокрый, но решительный, приготовился вскочить на Воителя без седла, чтобы отвести его на ночь к речному пастбищу…
Воитель был таким большим жеребцом, что даже Чарльз, в котором шесть футов росту, не мог взобраться на него, неоседланного, прямо с земли. Поэтому Чарльз использовал в качестве мостика для посадки удобное земляное возвышение во дворе конюшни. И поскольку Воитель, сознательно или нет, немедленно отодвигался на всю длину поводьев, Чарльзу приходилось вскакивать на него оттуда по косой.
На сей же раз (это было просто, как дважды два), когда Чарльз приготовился вскочить на коня, его каблуки поскользнулись на пропитанном дождем земляном валу, и он приземлился на спину. Нет, он не слетел с коня. Он не успел еще даже на него забраться. Тем не менее он растянул себе спину, и было очевидно, что некоторое время он не сможет ездить верхом. Поэтому в конечном счете мы вернулись из Шотландии без Пикси и без друга Чарли, Воителя.
Ничто, когда мы возвратились, не могло поколебать уверенности старика Адамса, что Чарльз упал с лошади. Он то и дело припоминал, как Лоренс слетел со своего верблюда, когда учился на нем ездить. Мисс Веллингтон без конца спрашивала Чарльза, как его спина. А именно о том – я не против, что она это говорит, – не староват ли он для подобных занятий? Сам Чарльз то сообщал, что покажет им через недельку-другую, умеет ли он ездить верхом, то, согнувшись после пилки дров, словно старец-время, объявлял, что покалечен на всю жизнь.