Кошачий переполох (сборник)
Шрифт:
Ну, случай с окраской занавесок я все-таки уладила к собственному удовлетворению – если не к удовлетворению Эдварда, который еще недели и недели продолжал рассыпаться в извинениях, – и вернулась к главному моему занятию тех дней: я пыталась приучить кошек к прицепу, чтобы потом брать их с собой в путешествия.
Когда Чарльз был еще жив, мы намеревались взять с собой Сесса и Шебалу. Но эти планы так и остались планами. Нет, мы несколько дней отвели практике, поставив прицеп на собственном лугу, но попытка оказалась столь катастрофической и настолько утвердила наших соседей во мнении, будто мы слишком чокнутые даже для нашей деревни, что мы отказались от этой идеи. Однако Сесс с тех пор повзрослел, Шани была еще робкой крошкой, а я так нуждалась в их обществе во время короткого отпуска…
Я не могла поверить. Я заглянула в шкафчик под мойкой – на месте ли свечи, но тут же повернулась, проверяя, сидят ли кошки по-прежнему у двери, а их и след простыл!
Я выскочила наружу, в панике оглядывая луг. Ничего, кроме высокотравья, в которое они нырнули. Если, конечно, не выскочили на дорогу. Я кинулась туда. Их нигде не было видно. Назад, точно пловец по волнам кипрея, ромашек и золотарника, к деревьям и уходящему вверх склону, выкрикивая их имена. Нигде никого. Возможно, они находились на расстоянии вытянутой руки, но как было разглядеть их в гуще растений? И дальше за деревья по более низкой траве на склоне, где еще сохранились тропки: там их полностью выкашивала Аннабель. Опять ничего. Но я-то знала, что на солнышко выползли гадюки. Когда Сили был котенком, одна укусила его именно здесь. Я старалась топать погромче, чтобы спугнуть змей, и пыталась выкинуть их из головы. Вперед – туда, сюда, но беглецов нигде не оказалось.
В конце концов пришлось оставить поиски и вернуться в коттедж, надеясь, что они сами добрались домой. Они же всегда сами возвращаются, подбодрил меня отец Адамс, с которым я столкнулась на дороге, пока старалась найти их. Нет, не всегда. Сили ушел однажды утром много лет назад и исчез бесследно. И вот, когда, ругая себя, что на секунду выпустила их из виду, гадая, что с ними приключилось, я уныло начала варить кофе, они проследовали гуськом к двери гостиной, даже не взглянув на меня. Я не верила своим глазам. Где они пропадали? С этим вопросом я упала на колени и сгребла их в охапку. Гуляли, смотрели, что там и как, сообщил Сесс, как обычно шествуя впереди с таким видом, будто гуляли они минут пять, не больше. Приглядывала за ним, объявила Шани, следуя почти вплотную к его хвосту. И я просто не поверила бы, расскажи она, где он ее таскал!
Еще как поверила бы! Я решила, что брать их с собой в путешествия нельзя никак, и поклялась больше глаз с них не спускать. И за этим занятием, ответами на письма и созерцанием происшествий в Долине миновало лето.
Писем я получала больше обычного. «Ожидание за кулисами», опубликованное совсем недавно, побудило многих читателей написать мне, что они нашли в этой книге чувства, которые испытывали сами после утраты кого-то близкого или старого четвероногого друга. И она помогла им, писали они, а затем многие рассказывали о загадочных происшествиях, которые наталкивали их на мысль, что те, кого они потеряли, живут и после физической смерти, ожидая их где-то.
Случай, который произвел на меня самое большое впечатление, произошел, когда я разговаривала с одной женщиной на собрании в Лондоне, очень практичным, чуждым всяких фантазий юристом. Для развлечения она разводила сиамских кошек. Она тоже сказала, как ей понравилось «Ожидание за кулисами», а я сказала, что уж она-то, казалось мне, сочтет, что я немножко рехнулась.
– Но
А она заверила меня, что нисколько в этом не сомневается, и сказала это, глядя мне прямо в глаза. По ее убеждению, и люди, и животные продолжают жить и после смерти. Когда какая-то из ее кошек умирает или ее приходится усыпить, духовная сущность, несомненно, остается в доме еще несколько дней. Она всякий раз это чувствовала. Было только одно исключение – сиам, чей первый владелец умер. Кот прожил у нее много лет, а когда его пришлось усыпить из-за неизлечимой болезни, он пробыл с ней только около часа.
– Но почему? – спросила я. – Как вы это объясняете?
– После всего, чем он был мне обязан! – произнесла она с притворным негодованием. – Сразу умчался к своему первому хозяину, естественно.
Но когда Сесс умер через год после Шебалу, ничего похожего не случилось. У меня не возникло ощущения, что он оставался со мной. Нет, я знала, что один из самых моих близких друзей, последнее живое существо, которое я растила вместе с Чарльзом, исчезло и мы с Шани остались одни.
Глава пятая
Сессу было всего восемь лет, когда он умер от нераспознанной опухоли желудка. Тогдашний мой ветеринар не сумел определить причину его недомогания и направил его в клинику Бристольского ветеринарного института в Лэнгфорде неподалеку от моего дома. Один из их отделов занимался специально кошками, и там поставили диагноз инфекции прямой кишки, но это только затуманило картину, а когда истинная причина была установлена, положение оказалось безнадежным и оставалось только усыпить его.
Я даже не думала, что после смерти Чарльза что-то способно так меня потрясти. В конце концов, чувствуя себя совсем раздавленной, я отправилась к моему врачу. И она, хорошо меня зная, отодвинула бланки рецептов со словами:
– Вам требуется новый сиамский котенок. И безотлагательно.
Я поехала прямо домой и тут же позвонила Полине Фэрбер.
И вновь у Полины не оказалось собственных котят, но ее Барди, сводный брат Сесса, недавно спарился с кошкой ее знакомых, и котята как раз готовы к продаже. Я поехала с Полиной посмотреть их.
Когда нас проводили в гостиную, там, как всегда бывает в домах тех, кто разводит сиамов, кишмя кишели котята. Взлетали на занавески, перепрыгивали через ручки кресел, падали, точно перезревшие сливы, с абажуров настольных ламп и мчались вопящими мохнатыми отрядами по полу. Изящная блюпойнт прогуливалась среди кутерьмы и призывала их к порядку, но, как я догадывалась, на самом деле поощряла их. У одной стены стоял выстланный мелкоячеистой металлической сеткой большой детский манеж, накрытый такой же сеткой. На доске, положенной поперек сетки, сидел в клетке серый африканский попугай, наклонив голову, следил за котятами и повторял: «Давай же! Давай! Давай!»
Он помогает воспитывать котят, сообщила хозяйка, и, увидев, как у меня глаза полезли на лоб (я на своем веку наслушалась множество невероятных историй о сиамах, знавала немало чудаковатых их владельцев, но чтоб такое!), она объяснила, что работает, хотя и не каждый день, и когда уходит, то сажает мать с котятами в манеж, чтобы они ничего не натворили. Остаются они там не очень долго, а попугай составляет им отличную компанию. Разговаривает с ними, а они верещат в ответ.
– Особенно вот этот, – добавила она, указывая на плотненького силпойнта, который носился по комнате с бешеной скоростью, хлопая по задику сестричку-блюпойнт, словно подгонял палкой обруч. Он, сказала хозяйка, и когда не сидит в манеже, часто забирается на него поближе к клетке и общается с Синдбадом.
– С Синдбадом? – переспросила я.
– С попугаем, – ответила она, и я кивнула, будто получила исчерпывающее объяснение.
Да так оно, наверное, и было. Настал момент, когда этот котенок перестал лупцевать сестричку, метнулся ко мне, сел и уставился на меня глазами такой яркой голубизны, какой я еще никогда не видела даже у сиамов. Затем под громкие одобрения Синдбада: «Давай же, давай!» (любимая его фраза, по словам хозяйки) – котенок вскарабкался по моей ноге, уселся у меня на колене, устремил взгляд на мое лицо, и я поняла, что он – мой.