Кошки ходят поперек

Веркин Эдуард Николаевич

– Что смотрите, черви? – пренебрежительно хмыкнул Чепрятков. – Не надо так на меня смотреть... А ладно, смотрите, мне плевать...

Чепрятков развалился на стуле, достал щипчики и принялся обкусывать ногти.

Найм медленно подошел к нему.

– Ну чего еще? – буркнул Чепрятков, не отвлекаясь от ногтей.

– Вытяни руку, – велел Найм.

– Зачем?

– Вытяни, – сказал Найм.

Чепрятков спрятал щипчики и с равнодушием вытянул руку, повернутую вверх ладонью.

Найм придвинулся к Чепряткову вплотную. Кажется,

Найм доставал что-то из внутреннего кармана пиджака. Что он доставал, мне было не видно из-за спины обэжиста, но зато мне было прекрасно видно лицо Чепряткова. Чепрятков перестал веселиться, побледнел и даже облизнулся от испуга.

Найм шагнул в сторону, и я увидел. В руке Чепряткова была зажата граната «Ф-1». Разлет осколков сколько-то там сотен метров. Смерть всему живому. А на пальце Найма было надето кольцо.

– Ну, – смиренно улыбнулся Найм. – Веселись.

Класс вздохнул.

– Что? – проблеял Чепрятков.

– Веселись, говорю. – Голос Найма стал строже. – Ты же веселился вроде как... Веселись!

– Борис Михайлович... – пролепетал Чепрятков. – Не надо...

Класс замерз. Найм, конечно, был безумцем, в ангольском плену все мозги вышибли, но такого от него никто не ожидал. С перебором можно было вполне поздравить.

– Это же опасно... – сказала Халиулина. – Борис Михайлович, а вдруг он ее выпустит? Тогда она взорвется.

– В ходе татаро-монгольского ига развитие русских земель затормозилось более чем на триста лет, – ответил Найм. – Мы бы сейчас Японию перегнали. А ты, Халиулина, говоришь, взорвется...

– Борис Михайлович, я больше не буду.

И я первый раз услышал в голосе Чепряткова просьбу, а может быть, даже мольбу.

– Я больше не буду, пожалуйста...

– Отпустите его, пожалуйста, Борис Михайлович! – попросила Мамаиха.

Я поглядел на Мамайкину. Какая тоска. Второе место.

Лара смотрела на все происходящее сквозь свои фиолетовые очки, и я не мог понять, о чем она думает. Наверное, ждет, что кто-нибудь кинется на гранату, накроет взрыв своим телом.

А фиг ей, не буду никуда кидаться! У меня тело не постороннее.

Найм вернулся к гнусавому Чепряткову. Чепрятков держал гранату уже обеими руками, вытягивал их вперед, от себя, будто это хоть как-то могло его защитить в случае взрыва.

– Положи гранату на стол, – велел Найм.

– Она же взорвется...

– Положи на стол, – уже потребовал Найм.

– Я не могу...

– Положи! – Найм стукнул по столу кулаком.

Чепрятков разжал ладони. Граната грохнула на железо. Откатилась чуть в сторону. Чепрятков смотрел на нее, наверное, с секунду, затем сложился чуть ли не вдвое и плюхнулся на пол.

Мне тоже захотелось на пол, но я удержался. Кое-кто пригнулся, Шнобель, к примеру. Девочки, пара штук, завизжали.

Найм взял со стола гранату, подкинул в воздух, спрятал в карман.

– Вставай, Чепрятков, – сказал он. – Ты настоящий герой.

Чепрятков показался, цвета блед и смущенный к тому ж.

– Вот видите, – назидательно сказал Найм. – Вот видите, что бывает с теми, кто не может отличить настоящую гранату от учебной. Учиться надо, Чепрятков, овладевать знаниями, а не по помойкам лазить...

Чепрятков, что странно, промолчал.

– Ладно, – общепримирительно сказал Найм. – Хорошо. Посмотрим, что вы продемонстрируете на стрельбах. И еще раз повторяю всем – учитесь обращаться с оружием. Вечного мира нам никто не обещал. У России есть две правые руки: армия и военно-морской флот! А все эти ядерные боеголовки – чушь, поверьте моему опыту. Решают не они, решают вот такие простые парни с нарезным стрелковым оружием! Когда финны нападут, от них ядерной дубиной не отмахаетесь.

И Найм похлопал Чепряткова по плечу рукой, с помощью которой в ангольском плену съел не одну обезьяну.

Звонок. Класс облегченно ломанулся к выходу. Я тож, я как все.

В коридоре ко мне подошел Шнобель, оттащил в сторону.

– Кокос, – зашептал он, – чуть не спалились, иван. Ситуация обостряется, иван. А ты и не чешешься.

– А как я должен чесаться? – не понял я. – Я чего-то не пойму...

– Просто чесаться! Энергично чесаться. Вот Найм ее вызвал автомат разбирать, а ты чего тормозил? Надо было вызваться самому. А потом сказать вслух, что все бабы – дуры и руки у них растут оттуда, откуда ноги...

– Зачем?

– Чем меньше мы метелку любим, тем больше по сердцу мы ей. Действуй по заветам классиков – они знали, как кошелкам лапшу развешивать. Приезжает, бывало, Пушкин в благородное собрание, видит самую красивую кочережку, подходит к ней и говорит: мадемуазель, ваша красота обратно пропорциональна вашему умственному потенциалу, я дурею просто. И все – мадемуазель уже его ненавидит и изо всех сил стремится доказать Пушкину обратное. А Пушкин уже к цыганам летит в красной шелковой рубахе, в белых лосинах, в меховом бобровом манто... А метелка ему письмо при свечах сочиняет – типа, вы оскорбили меня, но великому поэту можно все, оскорбите меня еще раз, еще раз... Вот так надо, иван. От противного.

– Так и действую. Да только просто...

– Просто у бобра на лбу короста! – ответил Шнобель в чепрятковском духе. – Иван, напрягайся! Дуй к этой пегой красавице и скажи, что повергнешь к ее ногам свою драгоценную щитовидную железу. Так.

Шнобель свалил, а я все-таки направился к Ларе. Она сидела на скамеечке у батареи. Так себе, спокойно сидела, будто и не случилось вообще ничего. Книжку читала какую-то вроде как. Читательница. Вот так всегда, сперва книжки читают, потом стихи сочиняют, а потом бутылку нитроглицерина в царя-батюшку. Девчонки – просто занозы какие-то, особенно с косичками. Вот те, кто с косичками, в очках и с подозрительным цветом волос, – все они неблагонадежны, нуждаются в присмотре. В пристальном надзоре умудренного жизненным опытом человека.