Шрифт:
Когда Стивен Джонс впервые переступил порог музея Роджерса, им двигало обыкновенное любопытство. Он от кого-то услышал про это подземелье на Саутворк-стрит, где выставлены восковые фигуры, еще ужаснее, чем в музее мадам Тюссо. И как-то апрельским днем он решил наведаться туда, намереваясь воочию разочароваться в увиденном. Как ни странно, этого не произошло. Зрелище оказалось необычным и непохожим на все, что ему приходилось видеть раньше. Разумеется, здесь так же присутствовали традиционные кровавые экспонаты — Ландрю, доктор Криппен, мадам Демерс, Риццио, леди Джейн Грей, бесчисленные и страшно изувеченные жертвы различных войн и революций, а также чудовища, вроде Жиля де Рея и маркиза де Сада. Однако попадались и такие экспонаты, при виде которых у него учащалось дыхание. Человек, собравший подобную коллекцию, никак не мог
Позднее Стивен кое-что узнал об этом самом Джордже Роджерсе. Раньше он работал у мадам Тюссо, но потом у них возникли какие-то трения, и ему пришлось уволиться. Распространялись и смахивавшие на клеветнические утверждения насчет его психической неполноценности, а также всевозможные истории о его безумном увлечении тайными культами. Спустя некоторое время, однако, успех подвального музея отчасти притупил остроту заявлений одних критиков, тогда как другие, напротив, набросились на него с удвоенной силой. Тератология и иконография всегда были его хобби, однако он нашел в себе достаточно благоразумия укрыть некоторые из своих наиболее омерзительных статуй в специальной нише, доступ в которую был разрешен только взрослым. Именно эта ниша и привлекла особое внимание Джонса. В ней располагались бесформенные восковые гибриды и творения, созданные дьявольской рукой мастера и расцвеченные донельзя натуралистическими тонами, породить которые могла лишь необыкновенная фантазия.
Одни из экспонатов представляли собой известные мифические персонажи — горгоны, химеры, драконы, циклопы; другие же явно были извлечены из мрачных тайн и лишь украдкой упоминаемых легенд — черный, бесформенный Цатогуа, Цтулху с его бесчисленными щупальцами, хоботообразный Чонар-Фон и подобные им богохульные образы из запретных книг вроде «Некрономикона» и «Книги Эйбона». Но самое страшное впечатление производили собственные творения Роджерса, описать которые не взялся бы ни один из авторов произведений древней античности. Некоторые из них являли собой омерзительные пародии на известные людям формы органической жизни, другие казались олицетворением кошмарных сновидений, увиденных на других планетах и в иных галактиках. Некоторое представление об этом можно было получить, глядя на полотна Кларка Эштона Смита, но ничто не могло передать эффекта неистового, омерзительного ужаса, созданного в полный рост изощренной и жестокой рукой мастера и усиленного дьявольски хитрым и продуманным расположением светильников.
Самого Роджерса Стивен Джонс нашел в его мрачном кабинете-мастерской, который располагался позади сводчатого помещения, отданного под собственно музей. Это был зловещего вида склеп, освещаемый скудным дневным светом, который проникал через щелевидные оконца, прорубленные в кирпичной стене почти на одном уровне с булыжным покрытием внутреннего грязноватого дворика. Здесь реставрировали восковые фигуры, здесь же некоторые из них появились на свет. Повсюду, на всевозможных стеллажах в вычурных позах лежали восковые руки, ноги, головы и туловища. На верхних ярусах полок валялись спутанные парики, алчного вида челюсти и хаотично раскиданные стеклянные, изумленно глядящие глаза. С крюков свисали костюмы всевозможных фасонов, а в одном из закутков лежали груды воска телесного цвета, над которыми громоздились банки с краской и кисти разнообразных форм и размеров. В центре комнаты располагалась плавильная печь для воска, подвешенный над нею на шарнирах громадный железный чан сбоку имел желоб, позволявший воску при малейшем прикосновении пальца стекать вниз.
Остальные предметы, находившиеся в мрачном склепе, описать гораздо сложнее, поскольку это были отдельные части загадочных существ, которые в собранном виде могли стать самыми невообразимыми фантомами бредового воображения. В дальнем конце комнаты располагалась тяжелая дощатая дверь, запертая на необычно большой замок; поверх двери был нарисован странный знак. Джонс, которому однажды удалось познакомиться с жутким «Некрономиконом», при виде его невольно вздрогнул. Он узнал этот знак. Теперь ему было ясно, что хозяин музея действительно обладает глубокими знаниями в области тайных и весьма сомнительных дел.
Не разочаровала его и беседа с самим Роджерсом. Это был высокий, сухощавый, неряшливого вида
При каждой новой встрече — а они становились едва ли не еженедельными — Роджерс делался все более разговорчивым и откровенным. Поначалу он ограничивался лишь смутными намеками на какие-то верования, с которыми ему приходилось сталкиваться, но позднее они перерастали в целые рассказы, истинность которых подтверждалась весьма странными фотоснимками — вычурными и, как казалось Джонсу, почти комичными.
Однажды июньским вечером Джонс прихватил с собой бутылку хорошего виски и щедро потчевал им хозяина музея, после чего того потянуло на вовсе безумные повествования. Он и до этого рассказывал ему довольно дикие истории про таинственные путешествия на Тибет, в глубины Африки, арабские пустыни, долину Амазонки, на Аляску и малоизвестные острова юга Тихого океана, а также ссылался на казавшиеся Джонсу невероятными и ужасными книги о доисторических чудовищах и явлениях. Но ни одна из этих историй не звучала столь сумасбродно как та, что прозвучала июньским вечером под воздействием выпитого виски.
По сути дела, Роджерс стал хвастливо и не вполне определенно заявлять, будто ему удалось обнаружить некие творения природы, которые до него не были известны абсолютно никому, и что в качестве подтверждений своих открытий он даже привез с собой реальные свидетельства этих находок. Если поверить его хмельной болтовне, то получалось, что ему, как никому другому, удалось продвинуться в толковании некоторых старинных книг, над изучением которых он провел немало времени и которые указали ему направление дальнейших поисков. Руководствуясь этими книгами, он отправлялся в заброшенные уголки планеты, чтобы отыскать там странные существа, являвшиеся якобы современниками доисторических эпох, а в некоторых случаях происходившие и вовсе из других миров и измерений, связь с которыми в древние, предшествующие появлению человека времена была довольно обычным явлением. Игнорируя насмешки, Роджерс явно давал понять собеседнику, что отнюдь не все из его демонических экспонатов искусственные.
Получилось, однако, так, что именно откровенный скептицизм Джонса и его недоверие к подобным безответственным заявлениям разрушили зарождавшуюся сердечность их отношений: Роджерс относился к своим повествованиям серьезно и потому сидел с мрачным, обиженным видом, соглашаясь терпеть общество Джонса лишь из угрюмого стремления прервать поток его язвительных замечаний. Он продолжал излагать свои дикие истории про древние обряды и жертвоприношения безымянным богам и время от времени намекал гостю на скрытые за перегородкой уродливые творения богохульной мысли, обрисовывая при этом такие их детали, сотворить которые не смог бы даже самый искусный мастер человеческой породы.
Джонс продолжал наносить свои визиты в музей, хотя и чувствовал, что потерял былое расположение хозяина. Временами он в шутливой форме выражал согласие с некоторыми безумными утверждениями Роджерса, однако костлявого мастера, похоже, подобная тактика обмануть не могла.
Напряженность в их взаимоотношениях достигла своей высшей точки в сентябре. Как-то раз, днем, Джонс заглянул в музей и стал прогуливаться по его мрачным коридорам, уставленным столь хорошо знакомыми ему ужасными, фигурами, когда услышал странный звук, доносившийся со стороны мастерской Роджерса. Другие посетители тоже услышали его и затихли, прислушиваясь к колыхавшемуся под сводчатыми потолками подвала эху. Трое служителей музея обменялись странными взглядами, а один из них, смуглый, молчаливый, похожий на иностранца, который обычно занимался реставрационными работами и часто помогал Роджерсу, изобразил на лице улыбку, озадачившую, его коллег и буквально полоснувшую по нервам чувствительную натуру Джонса. Это был визг или вопль какого-то животного, скорее всего собаки, в состоянии крайнего ужаса и предсмертной агонии. Леденящий душу, преисполненный боли крик был особенно жутким именно здесь, в окружении всех этих чудовищ и уродов. Между тем Джонс вспомнил, что вход в музей с собаками запрещен.