Шрифт:
Рэй Брэдбери
Кошмар
Пер.
– А.Хохрев
Его уложили между чистыми, до хруста накрахмаленными простынями, и под рукой, на столике, рядом с затененной розовой лампой теперь всегда стоял стакан со свежим густым апельсиновым соком. Чарльзу стоило только кликнуть, и родители - тут как тут - заглядывали к нему в комнату. Акустика здесь была превосходная: он слышал, как унитаз прочищает по утрам свое фарфоровое горло, как дождь хлещет по крыше, как хитрая мышища пробирается тайными ходами в стене, как внизу в клетке
Чарльзу уже исполнилось тринадцать. Стояла середина сентября, и земля полыхала всеми красками осени. Он лежал в постели третьи сутки - и тут начался бред.
Рука стала меняться. Правая. Он видел, как рука, горячая, покрытая потом, одиноко покоилась на покрывале. А потом задрожала ужасно и застыла вдруг, медленно изменяя цвет.
В тот день пришел доктор и принялся выстукивать его худосочную грудь словно барабанчик.
– Ну, как мы нынче?
– спросил, улыбаясь, доктор.
– Знаю, знаю, можешь не отвечать: "Моя лихорадка в порядке, чего не скажешь обо мне!" - Он засмеялся над выдуманной им же самим и тщательно отрепетированной остротой.
Чарльз понял внезапно, что в неуклюжей шутке есть смысл - он вспомнил все, побледнел и содрогнулся от воспоминания. Доктор, конечно, знать не знал, как жестоко прозвучал его хохот.
– Доктор, - прошептали бескровные губы.
– Рука... Она не моя сейчас. Этим утром она превратилась во что-то другое. Я хочу, чтобы вы сделали ее прежней, доктор!!!
Врач улыбнулся и потрепал мальчика по руке.
– А мне она кажется вполне нормальной, сынок. Просто у тебя был небольшой трясунец.
– Но она переменилась, доктор!
– закричал Чарльз, жалостливо баюкая свою бледную обезумевшую руку.
– Это правда!
Доктор сморгнул.
– Ну что же, прими вот розовую пилюлю, - и он положил таблетку Чарльзу на язык.
– Глотай-ка!
– Ведь это поможет руке стать снова моей, да?
– Разумеется, разумеется.
Дом молчаливо провожал доктора, катившего вниз по дороге под спокойным белесым сентябрьским небом. Где-то очень далеко, в кухонном мире тикали часы. Чарльз лежал, наблюдая за рукой.
Рука была чужая.
Снаружи задул ветер. Листья стучались в холодное стекло.
В четыре часа началось превращение второй руки. Казалось, болезнь переселилась в нее - рука пульсировала, изменяясь клетка за клеткой, она колотилась словно горячечное сердце. Ногти поголубели, а затем сделались красными. Все это продолжалось целый час, а после рука приняла свой обычный вид. Но - обманывала. Она больше не принадлежала мальчику, что лежал, оцепенев от ужаса, а потом забылся в изнеможении.
В шесть часов мать принесла суп. Он не захотел даже притронуться.
– У меня больше нет рук, - произнес, не открывая глаз.
– Но твои руки на месте, - возразила мать.
– Нет!
– всхлипнул он.
– Их - нет. Кажется, что там, где они должны быть - обрубки. Мама, Боже мой, как же все это страшно.
Ей пришлось самой его кормить.
– Мама, пожалуйста, пусть доктор приедет сейчас же. Мне очень плохо.
– Он зайдет в восемь, - бросила мать и вышла.
В семь часов, когда темень, нахлынув, взяла дом в кольцо, Чарльз внезапно почувствовал, что это происходит вначале с одной, а затем и с другой ногой.
– Мама! Быстрее сюда!
– закричал он.
Но мать снова опоздала.
Когда она вышла, Чарльз перестал сопротивляться, откинулся на подушку, ощущая нервную дрожь в ногах, которые раскалились и запылали; он почувствовал, что в комнате заметно потеплело от всего с ним происходящего. Жар поднимался от кончиков пальцев к лодыжкам, а затем стал постепенно захватывать колени.
– Можно войти?
– доктор стоял в дверях и улыбался.
– Доктор!
– закричал Чарльз.
– Скорее, поглядите на мои ноги!
Доктор неторопливо откинул одеяло.
– Вот и ты. Целехонький, здоровехонький. Взмокший, правда. Небольшая лихоманка. Я ведь запретил тебе вертеться, гадкий ты мальчишка.
– Он ущипнул влажную розовую щеку.
– Ну что, пилюли помогли? Рука в порядке?
– Нет, нет! Впридачу теперь еще и левая, и ноги!
– Ладно, ладно, я дам тебе еще три - по одной на каждую конечность. Договорились?
– И доктор рассмеялся.
– А они помогут? Пожалуйста, скажите, что со мной?
– Легкий приступ скарлатины, осложненный простудкой, вот и все.
– Это такие бактерии, которые живут и размножаются во мне, да?
– Да.
– Вы уверены, что это скарлатина? Я ведь не сдавал анализов!
– Надеюсь, что смогу распознать скарлатину по виду больного, - отрезал доктор холодно, щупая его пульс.
Чарльз молча лежал до тех пор, пока доктор не принялся решительно упаковывать черный чемоданчик. И тут затеплился робкий мальчишеский голос, а глаза осветились давнишним воспоминанием:
– Я когда-то книгу читал... Там говорилось об окаменелых деревьях, ну просто, как древесина превращается в камень. Деревья падают и гниют, в них проникают кристаллы и начинают свое строительство, и тогда, хотя со стороны они еще выглядят, как деревья, все не так: это уже - камни.
Он замолчал. В теплой тишине комнаты слышалось только дыхание.
– Ну и?
– спросил доктор.
– Я просто подумал, могут ли бактерии развиваться? Я знаю из биологии, нам рассказывали об одноклеточных организмах, амебах и всяком таком, как миллионы лет назад эти штуки взяли и собрались все вместе. А клетки продолжали слипаться, расти, и вот появились, ну скажем, рыбы, или, например, мы, но все это лишь скопления клеток, которые решили соединиться. Так?
– Чарльз облизал обветрившиеся губы.