Кошмары Аиста Марабу

Уэлш Ирвин

И вписался я впервые, когда фирма Абердина приехала к нам на матч огромной толпой. Эти бараны только что выписали Чарли Николаса из «Арсенала», того моталу; атмосфера была напряжена. Они переоценили свои шансы. Я поорал и потолкался немного на Реджент-роуд, но вокруг было слишком много «мусоров», так что попинаться реально возможности не было.

Была среда, унылый вечер. В поезде нас убедили, что на этот раз все будет иначе. Дикси, Вилли и я вели себя как горячие новички-лейтенанты: мы смеялись как психопаты над любой шуткой топ-боев, которые работали на ближних трибунах, и были строги, непричастны и безразличны, когда слово брал кто-нибудь из психов.

Лексо ходил по вагонам и подбадривал банду:

– Смотрите, чтоб

никто не обосрался. Помните, кто отступает – тот умирает. Мы самая крутая банда в Европе. Мы никогда не съебываем. Имейте это в виду. Никогда.

Встречи с мотервеловскими кэжуалсами долго ждать не пришлось. Они встретили нас прямо на вокзале, и тут я чуть не обосрался от страха. Не знаю почему, ведь всю жизнь меня окружало скрытое и явное насилие. Однако данная ситуация была для меня новой. Только теперь я понимаю, что любое поведение определяется ситуацией и соответствующим опытом; и больше зависит не от того, кто ты есть, а от того, как ты действуешь, хотя часто мы так до конца и не понимаем ситуацию и не отслеживаем опыт, определивший наше поведение. Помню, я подумал: проглоти страх, почувствуй напор. Так говорил Лексо. Потом я увидел, как худой белобрысый парень, почти альбинос, просто вклинился в толпу мотервелцев, и они сразу пошли на попятный. Я рванул и стал бить, крушить, кусаться. Тот, кого я бил, отвечал мне ударом на удар, но я будто не чувствовал боли; я знал, что противнику больно, потому что глаза его были наполнены страхом, и от этого я получал неземное удовольствие. И вот он уже на земле. Потом, помню, кто-то из наших парней оттащил меня от этого гада и увел с вокзала, когда воздух наполнили полицейские сирены. Я рычал как зверь и все хотел вернуться и вогнать гниду в землю, отправить его к праотцам.

На матче внутри у меня все дрожало от возбуждения. Как и у всех. Любая банальная шутка по поводу махача вызывала приступ истерического, разряжавшего атмосферу смеха. Из игры я ничего не помню. Помню только, как Микки Веир бегал взад-вперед по флангу, тщетно пытаясь показать футбол, а вокруг него носились великаны в красно-желтой форме и подслеповатый судья. Мы продули 1:0. В поезде на обратном пути полиция сопровождала нас до Глазго, а потом и до Эдинбурга. О матче не было сказано ни слова, мы говорили только о махаче.

К нам в купе зашел Лексо. Дикси как покорная овечка поднялся, чтобы уступить ему место рядом со мной, и встал рядом, опершись на стол. Лексо прогнал его, выпалив:

– Куда нос суешь, скотина!

Дикси ушел как побитая собака. В тот раз он неважно показал себя в драке.

– Драчун гребаный, – улыбнулся Лексо и крикнул на весь поезд: – Гоусти! Поди сюда, ебтать-колотить!

К нам подошел парень-альбинос, его звали Гоусти. Глядя на него, ни за что не подумаешь, что он – самый крутой боец, но любой сосунок знает его как безумного громилу. В Мотервеле он показал себя. Он начал битву, он вселил в меня уверенность. Никогда я не видел такой быстрой, безжалостной, мощной атаки.

– Как тебя звать, приятель? – спросил он.

– Рой. Рой Стрэнг.

– Стрэнг. Брат у тебя есть?

– Да, Тони Стрэнг.

Он кивнул, как будто припоминая.

– Откуда ты?

– Муирхаус.

– А, дитя окраин? – смеется он.

Я почувствовал, как во мне вскипает злость. Что он о себе думает, этот боец? Я постарался сдержаться. Я знал, кто он такой. Гоусти. Призрак. Я видел его в деле, совсем недолго, так как сам был занят, но достаточно, чтобы понять, – к этому парню я заводиться не стану.

– Мы тут все из Нидри, – он улыбнулся. – Перебирайся в город, вот что. Хватит с тебя этих окраин гребаных. Спутниковые антенны знаешь?

– Ну.

– А как называется децильная коробочка позади антенны?

– Фиг знает.

– Центр, – смеется он. Мне было приятно войти в эту компанию.

Так началась моя деятельность в составе кэжуалсов. Сезон только стартовал, а я уже был знаком с топ-боями.

Взяли

меня на Паркхэд – я сломал челюсть одному ссыкуну; кастет я, к счастью, успел скинуть. На играх в Глазго мы придерживались такой стратегии: смешиваемся с толпой, бросаемся на первого встречного, нагоняем страху на всех. Организованность и кураж – вот все, что для этого нужно. Организовать – значит правильно выбрать время и скоординировать действия. Я намыливал шею одному ебанько, который додумался нацепить на свой шарф кучу значков с изображением Папы и символикой ИРА, но тут рядом со мной нарисовались два мусора. Я побежал, продираясь сквозь толпу, но какой-то пиздюк хитрожопый подставил ногу, я потерял равновесие, рухнул, и меня примяли.

Матушка и батя пиздец как боялись, что дело дойдет до суда.

– Я не хочу, чтоб у тебя были проблемы, Рой. Ты же можешь потерять работу, сынок. Ты вроде как самый здравомыслящий в нашей семье, – мозговал отец. Его позиция была неоднозначна: озабоченность, с одной стороны, и радость, что уроки бокса не прошли даром, – с другой. – Нам, конечно, не следовало сюда возвращаться. Надо было остаться в ЮАР.

– Да ладно, па…

– Ничего не ладно. В ЮАР надо было остаться, знаешь-понимаешь, – он все бубнил. – Я ж те говорю, ты мог работы лишиться. Работа ща на улице не валяется, а тут еще компьютер – машина будущего.

– Ну да.

– Да и чего ради? Зачем? Я тебя спрашиваю. Ради банды гребаных кэжуалсов. Да этих пиздюков футбол-то не интересует. Видел я вас на Восточной дороге – все в дорогих шмотках, на лэйбаках, знаешь-понимаешь.

– Дерьмо все это.

– Конечно, дерьмо, я-то все знаю, читал в «Вечерних новостях». У всех мобилы, и все такое. Вы хотите показать нам, что все это мусор? Я тебя спрашиваю!

– Да дерьмо все это. Чисто дерьмо.

Старик уже не наводил на меня такого страху, как раньше. Он стал грустнее, слабее, смерть брата и конец южно-африканской мечты подкосили его. Он работал охранником в магазине Джона Мензи.

Я продвигался вперед, к самостоятельной жизни. По выходным мы ходили по клубам или на футбол; я уже отфачил нескольких птичек. Причастность к кэжуалсам резко повысила мои шансы на этом фронте, и, хотя я никогда не был доволен своей внешностью, теперь я имел доступ к любой понравившейся мне чувихе. Иногда это были просто уличные девки, но фак есть фак, а после махача – милое дело; к тому же лучше трахаться с такими, чем не трахаться вообще. Это повышает самооценку, что верно, то верно. На работе тоже было все в порядке; днем меня отпускали на занятия в компьютерный колледж Напьер. Мне нравилось устанавливать программы для страховых полисов, для этого требовались мозги, да и платили неплохо. Я был верен своему решению снять квартиру в центре и переехать подальше от семейки. Все дело в том, что я спускал много бабок, в основном на шмотки. Почти все, до последнего гроша, уходило на новый прикид.

На работе стали ходить слухи о моей причастности к кэжуалсам. Тогда у нас было много дел, о нас писали все газеты. Футбольные хулиганы в Шотландии всегда пользовались шумной известностью, но раньше это были отбросы, которые никогда не ходили в церковь, как все остальные, а хуячили друг друга, чтобы установить, чья ветвь христианства предпочтительней. Мы стали сенсацией потому, что от предшественников нас отличали стильность, насилие как самоцель, приличный интеллектуальный уровень.

Мне нравилась моя дурная слава. Приятно было видеть, как все джапеги с работы смотрят на меня с уважением и трепетом. Я сохранял спокойствие. Даже когда супервайзер Джэйн Хэтэвэй, эта пронырливая лесбийская корова, пыталась поймать меня на крючок и вслух прочитала колонку происшествия в утренней газете, я сохранял невозмутимое спокойствие. Ни у кого не хватило куража просто подойти ко мне и спросить, правда ли, что я тусуюсь с кэжуалсами. Завеса таинственности доставляла мне еще больше удовольствия, чем дурная слава.