Космонавты живут на земле
Шрифт:
Дробышев в ожидании пододвинулся к полковнику.
– Дальше, Егор… дальше, – умолял он, – у тебя же изумительная память. Такую деталь, как год рождения, через столько лет не забыл. Электронный мозг… Что еще вспомнишь? Не томи.
Но Рындин сделал досадливый жест:
– Подожди, Ваня, с комплиментами… Дальше след в этой самой электронной, как ты сказал, памяти теряется. Но ты тоже был в Ольховке и прятался у нашего знаменитого деда Телеги. Неужели дед ни разу ничего не говорил о семье Костровых: Это же коренная ольховская семья.
– Нет, – вздохнул огорченно Дробышев, – ты же знаешь, какой он был, дед Телега. Из тех говорунов,
– Да, осложняется дело, – пробормотал Рындин и погрузился в долгое молчание.
Дробышев терпеливо ждал, зная, что старый друг призвал сейчас на помощь всю свою память. И не ошибся.
– Вспомнил! – негромко воскликнул Рындин. – Агроном вышел из моего подчинения в феврале сорок третьего. Тогда отобрали самых стойких, в том числе и его, для работы в гестапо и горловской командатуре. Дальше мы с ним связь потеряли… Кажется, был слушок, что в тех местах перед самым своим уходом гитлеровцы расстреляли группу русских и украинцев, сотрудничавших с ними. Был ли в их числе Павел Костров, не знаю. Остался ли он честным советским человеком, нашим подпольщиком, или стал предателем, как утверждает эта бумага, тоже не знаю.
– Но ведь ниточка уже протянулась, Егор, – обрадованно прервал полковника Дробышев.
Рындин вмиг сбросил задумчивость:
– Что такое? Ниточка? К черту ниточку! Мне канат нужен! Канат, понимаешь? Иначе Рындин не привык работать. А теперь спать. Утро вечера мудренее.
Вскоре они затушили свет.
Двое суток прожил майор Дробышев на квартире у своего старого друга. Полковник ни разу за это время не пригласил его к себе в управление, не обратился с каким-либо вопросом, хотя бы отдаленно связанным с делом, по которому приехал майор. Чтобы Ивану Михайловичу не было скучно, нашел для него и занятия и развлечения. На полдня отправил майора в гости к шахтерам, заставил там провести беседу о партизанском прошлом донецкого края, а потом спустился под землю и своими глазами посмотрел, «как теперь рубают уголек». Ворчливо при этом заметил: «Чтобы ты потом космонавтам рассказал».
После этой поездки Дробышев получил от шахтеров в подарок рыболовные снасти с подробнейшей консультацией о расположении удачных мест для ловли и наиболее удобных путях к ним. Вместе с шофером Рындина Дробышев поймал на второй день с полсотни мелких рыбешек и привез их в садке, пахнущем озерным илом. Были там и колючие ершишки, и красноперки, и подлещики. Поздним вечером он отворял хозяину дверь руками, облепленными рыбьей чешуей. Рындин восторженно зашевелил большими ноздрями, втягивая аппетитный запах.
– Эка ушицей потянуло. Ай да молодец, Иван! Чую, что не терял времени зря.
Сняв китель, полковник прошел на кухню, заглянул в чугунный котелок, отдающий дымом, где варилась рыбешка, посоветовал подбавить перца и положить несколько ложек сметаны. Потом повторил:
– Да, да, не терял ты зря времени, дружище.
Дробышев скосил на него настороженные глаза.
– Не то что некоторые начальники, которые после истечения двух суток ничего не могут сказать членораздельного.
Рындин сел на табурет, широко расставив ноги, и сцепил перед собой большие сильные руки.
– Ну, ну. Эти начальники не так уж плохи.
– Что-нибудь установил? – просиял Иван Михайлович.
– Давай уху хлебать, – предложил Рындин вместо ответа.
Сели ужинать. Квадрат окна синел плотными сумерками. От большой миски – из нее они хлебали по-рыбацки, вдвоем, – струился раздражающий дымок.
После ужина Рындин закурил и задумался.
– Как совершенствуются наши функции. Когда-то среди них преобладали карательные и контрольные, а вот теперь…
– Что теперь?.. – не выдержал Дробышев, но Рындин остановил его холодным взглядом.
– А то, что теперь вся наша работа действительно только на главное нацелена – на охрану Советского государства, на борьбу с иностранными агентами. Одновременно мы занимаемся профилактической работой. Наши органы охраняют советского человека, его честь, достоинство и благополучие. Вот случилась беда у твоего майора Кострова, беда, о которой он ничего и не знает, и мой аппарат уже третьи сутки только этим и занимается. Все другие ела в сторону отложил, а они у меня тоже есть. – Он очень шумно вздохнул и почесал затылок, сделав вид, что действительно вспомнил об этих самых делах.
– Ты, быть может, все-таки что-либо расскажешь, Егор? – обратился майор. По нахохленному, напускно-суровому виду друга он безошибочно угадывал, что Рындин уже чего-то добился, но говорить не хочет, считает, видимо, преждевременным посвящать его сейчас в подробности дела.
Зазвонил телефон, и Рындин мягкими шагами отошел от обеденного стола, снял трубку. Голос его изменился, стал сердитым, едва только он выслушал говорившего.
– Что вы там отсебятиной занимаетесь, Косичкин? Эту записную книжку я вам еще утром приказал закончить. Все отложите, всех сотрудников лаборатории мобилизуйте. Понятно? Утром все записи должны быть у меня на столе. К девяти ноль-ноль.
Полковник сердито бросил трубку на рычаг, словно она была во всем виновата. Возвращаясь к столу, проворчал:
– Умники еще мне нашлись…
– Ты о каких это записях говорил? – не выдержал Дробышев.
Рындин рассмеялся и потрепал его шершавой рукой по щеке, как маленького:
– Все будешь знать, рано состаришься, Воробышек. Завтра к девяти утра приглашаю тебя к себе в кабинет. Получишь подробную информацию.
Кабинет у Рындина был тесный. Большой письменный стол занимал добрую половину, мягкая мебель отсутствовала. Несколько стульев, приставленных к стенам, коричневый сейф – вот и все. С одной стены пристальным взглядом проницательных глаз встречает посетителя Дзержинский, с другой – улыбается прижмурившийся от солнца Ильич, прогуливающийся по кремлевскому скверику. Есть большое достоинство у этого кабинета: одна из его стен, остекленная от пола до потолка, фонарем выходит на улицу, отчего в любое время дня здесь необыкновенно светло, маленькая комната полна небом и солнцем.
В этот майский день солнце заливало большой донецкий город мириадами лучей, и на столе у Рындина чернильный прибор и серебряный стаканчик с карандашами отсвечивали веселыми зайчиками.
– Садись, Иван, – кивнул он Дробышеву и нажал вделанную в стол кнопку. Из приемной явился пожилой старшина.
– Старшего лейтенанта Косичкина ко мне.
– Ждет в приемной.
Косичкин оказался худощавым лысоватым немолодым человеком в роговых очках и синих нарукавниках, надетых на китель. Он молча разложил перед полковником несколько фотографий, отпечатанные на машинке тексты, пустую ржавую автоматную гильзу с торчавшей из нее выцветшей бумагой и металлическую форму, в которой лежала полуистлевшая записная книжка.