Костер и Саламандра. Книга вторая
Шрифт:
Мы сели на диван, обнявшись, — и Тяпка немедленно забралась тоже, устроила на наших коленях голову и передние лапы. Вильма принялась её гладить.
— Страшно было папеньке на меня смотреть, — проговорила она задумчиво. — На целую секунду не совладал с собой… Кукла… Но быстро опомнился… а может, просто узнал меня… Ах, Карла, мой папенька понимает много больше, чем полагалось бы простецу! В нашем доме немало тайн, в которые меня не посвятили. Хеоргу, видно, рассказали обо всём, уже когда я покинула Междугорье. Боялся папенька, что я разболтаю… тем самым.
— Кому?! — поразилась
— Перелесцам, — рассмеялась Вильма. — Слугам ада при прибережном дворе.
Я невольно хихикнула в ответ. Вот так: демонов в наше время называют демонами даже в светских салонах, ад называют адом вслух — а слугам ада может достаться титул «Те Самые» только в насмешку… Бабушку бы ужаснуло, вдруг пришло мне в голову, — и я с лёгким удивлением подумала, что вся моя прежняя жизнь, в доме Полуночного Костра, уже…
И тут меня как молнией ударило!
— Вильма! — заорала я шёпотом, потому что голос пропал. — Серебряный Плёс ведь! Жемчужный Мол — совсем рядом же! Рукой подать!
Вильма чуть отстранила меня, заглянула в лицо:
— Дорогая моя сестрёнка… я забыла. Прости меня. Я забыла, как называлось то местечко неподалёку от вашей усадьбы… На Жемчужном Молу ещё как-то держится форт, но войска Перелесья пошли дальше. Это название, Серебряный Плёс, я слышала в сводках.
— Уже взяли? — спросила я сипло.
Вильма чуть кивнула.
— Как взяли, так и отдадут, — сказала она. — На запад идут войска. Завтра провожаем подводный корабль. Дед и бабушка?
— Ага, — сказала я мрачно. — И тётка с кузиной, если не уехали. Но я думаю, что не уехали. Эта девица, Хетта — моя ровесница… может, замуж выдали.
— Боишься за них? — тихо спросила Вильма.
Я только вздохнула:
— Знаешь, я боюсь — ну за всё! За сосны на берегу, за наш дом, за башню, где я жила… за городишко, где почти не бывала, и то боюсь. Когда я думаю, что эти гады там хотя бы даже просто проходили, — у меня ком застревает в горле и сжимаются кулаки! Я так злюсь! Так злюсь, что даже реветь не могу! Скажи, они ведь объявили нам войну, эти гады?
Вильма опустила прекрасные кукольные ресницы. Я её обнимала, она была тёплая — и у меня снова начался приступ ужаса вперемешку с нежностью и злостью: держу её, держу в руках, моя королева во плоти! Людвиг испугался, подумаешь… что он понимает… что они все понимают! Если она была мёртвая, если она была призрак, если она могла вообще исчезнуть из мира — и я сейчас была бы одна, а ад шёл бы прямо по моему любимому берегу, шёл бы и давил ракушки…
Какие мы чудовищно уязвимые-то…
— Мессир Аглинер — не самый худший случай, — услышала я сквозь эту пелену нестерпимых чувств печальный голос моей королевы. — Перелесец, конечно, но не окончательный мерзавец. Я полагаю, он провёл бессонную ночь — и пытался скрыть от меня это… Но лицо у него посерело от усталости… и горя, возможно.
— Горя! — фыркнула я.
— Ему было непросто передать мне ультиматум Рандольфа, — сказала Вильма. — Мне кажется, ему было страшно, стыдно… Возможно, я ошибаюсь, но создалось такое впечатление. Он подавал мне официальные бумаги — и его руки заметно дрожали.
— Объявил войну? — спросила я.
— И намерение освободить Прибережье от чужачки, узурпаторши, живого мертвеца, — чуть усмехнулась Вильма. — Кто я Прибережью? Междугорская принцесса, что уже очень сомнительно, жена злодейски убитого принца Эгмонда. Святой Альянс — они теперь так себя зовут, Перелесье и Святая Земля, Острова и другие несчастные, кого они вынудят к себе примкнуть, — идёт восстанавливать во всём мире торжество истины, справедливость и порядок…
Наверное, у меня лицо здорово изменилось — точнее, если перейти на язык балагана, рожу перекосило от ярости: Вильма взяла меня за руку, принялась гладить ладонь, мою несчастную клешню:
— Зря я говорю это тебе, дорогая… делаю тебе больно. Побереги силы, милая моя сестрёнка, они ещё нам понадобятся. Я всё понимаю, Карла, дорогая: бывают минуты, когда вдруг становится жаль, что вся эта история не сделала меня неутомимой бесчувственной машиной. Душа болит, душа устаёт… её усталость и боль чувствует даже искусственное тело. Кажется, неуязвимость и самоуверенность — это не о нас, верно? О них, там, с другой стороны фронта…
В дверь постучалась Друзелла:
— Государыня, вы велели дать знать, как только принесут телеграмму о движении войск…
Вильма поправила локон, выпрямилась:
— Спасибо, дорогая. Дайте мне.
И принялась читать распечатанные на машинке сводки.
Я заглянула ей через плечо. Вильма подвинулась, взяла листы удобнее — чтобы было видно и мне.
Названия городов, посёлков, каких-то местечек поплыли у меня перед глазами. Скалистый Мыс… городок Чаячья Пристань… посёлок Тихая Гавань — сгорел практически дотла. Форт Дельфиний — идут тяжёлые бои. Форт Лунный и город Тепловодье — заняты врагом. В Белом Порту — страшные пожары, и с рейда наблюдали дым в предместьях и дальше. Западные Чащи — тяжёлые бои. Наступающую кавалерию Перелесья остановили у местечка Солнечная Роща, идут бои чуть ли не рядом с границей Междугорья…
— Они уже прямо по нашему побережью идут, — сказала я. — Когда я об этом думаю, мне хочется сбежать с солдатами. Я бы их просто… как Дольф.
— Переоденемся и удерём? — в голосе Вильмы явственно слышалась грустная улыбка. — И будем надеяться, что прекраснейший мессир Раш справится один, да?
— Да понимаю я! — сказала я с досадой. — Просто у меня тоже душа болит — аж режет.
— Пойдём в гости к мышонку? — предложила Вильма. — Я его давно не видела. Он отвыкнет от меня — а это плохо. Мало того, что я не могу его кормить, — у меня часто не находится времени даже на то, чтобы обнять его перед сном.
— Не отвыкнет, — сказала я. — Ты не представляешь, как тебя ощущает любой Дар. Как огонёк в ночи.
Вильма, кажется, издала какой-то еле слышный недоверчивый звук — но тут уж я была права! Кроха Гелхард обожал свою названую маму с первой секунды. Не сомневаюсь: он её Даром чуял, у него внутри был компас со стрелкой, вечно настроенной на Вильму. Если наш малютка орал — немедленно умолкал, как только она подходила, и начинал что-то ворковать, как только она брала его на руки.
Но в этот раз ровно ничего не вышло.