Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов

Ольденбург Зоя

Несомненно, Раймон VII не мог рассчитывать на то, что папа одобрит все эти мятежные действия, но доминиканцы в Тулузе были повинны в столь страшных злоупотреблениях, что он все-таки надеялся оправдаться перед папой. Непрерывно доказывая свою верность Церкви, он настойчиво упрашивал папу не навязывать ему присутствие доминиканцев или, по крайней мере, не доверять им дело инквизиции.

Узнав о том, что произошло в Тулузе, папа адресовал Раймону VII одно из своих самых суровых посланий, в котором заявил, что это с согласия графа консулы запретили горожанам что-либо давать или продавать епископу и его людям, ворвались в епископский дом, ранили каноников и писарей, а епископу не позволили проповедовать. Сам же граф не уплатил жалование профессорам нового Университета, что привело к прекращению занятий. К тому же он вместе с консулами приказал, чтобы никто не являлся на суд к инквизиторам, а явившегося

ждет телесное наказание и конфискация имущества. Перечислив все эти и множество других проступков, гораздо более серьезных, чем те, которые вменяли в вину Раймону VI, папа пригрозил графу новым отлучением, если тот будет упорствовать в своей враждебности к Церкви.

Раймон старался жить в мире с Церковью, и не раз доказывал это, лично арестовывая Пагана Бесседского или участвуя в процессе над братьями Ниорами. Он вел себя как государственный человек, который хочет хотя бы минимально выполнять требования своих подданных, однако не поддерживал ересь, боясь одновременно и войны с Францией, и отлучения от Церкви, и силился избежать беспорядков и волнений в стране. Ему явно удалось частично убедить короля и папу, поскольку король через регентшу сообщил папе жалобы графа на инквизиторов, и 3 февраля 1236 года папа написал архиепископу Вены, легату провинций, и выдал ему инструкции урезать полномочия инквизиторов, чтобы они вновь приступили к обязанностям, «сообразуясь с волей графа Тулузского». Однако, хотя папа и рекомендовал им действовать мягче, не похоже было, чтобы они обратили внимание на его рекомендации, а их полномочия хоть чуть сократились.

С возвращением инквизиторов в Тулузу процессы возобновились с новой силой. На многих донес совершенный Раймон Гро, сам решивший обратиться в католичество. Его разоблачения вызвали множество посмертных процессов: знатных и богатых усопших выкапывали из земли и сжигали. Сентябрь 1237 года ознаменовался настоящим налетом на кладбища. Около двадцати могил самых именитых горожан были нарушены, а кости или разложившиеся трупы их обитателей протащили по городу под вопли глашатаев, выкликавших их имена и кричавших: «Кто поступал, как они, как они и кончит».

Что касается живых, Г. Пелиссон называет список около десяти сожженных, хотя приговорить к смерти было проще, чем привести приговор в исполнение. Многие приговоренные принадлежали к очень знатным или консульским фамилиям, и инквизиторы не могли их схватить из-за того, что консулы и пристав отказывались их арестовывать, чем навлекали на собственные головы отлучение от Церкви. При поддержке властей тулузские еретики уходили из города и прятались либо в тайных укрытиях, не известных инквизиторам, либо в замке Монсегюр, который был практически неприступен и стал признанным центром сопротивления катаров.

Как в Тулузе, так и в других землях, подвластных королю Франции, инквизиция наталкивалась либо на глухое, либо на яростное сопротивление, и добивалась успехов только за счет внушаемого ею страха. В начале своей деятельности, в 1233 году, инквизиция насчитывала двоих мучеников: прибывшие для расследования в Корд инквизиторы были убиты во время мятежа. Никогда они не передвигались без вооруженного эскорта, однако в Альби инквизитора Арно Катала, решившего собственноручно выкопать покойницу-еретичку (пристав это сделать отказался), толпа выволокла с кладбища и забила насмерть.

В Нарбонне, снискавшей себе репутацию католического города и тем самым избежавшей горестей крестового похода, появление инквизиторов тоже вызвало беспорядки. Пригород был больше центра подвержен еретическим настроениям и уж во всяком случае враждебен к доминиканцам и архиепископу. Здесь мятеж сразу приобрел политический характер, консулы предместий обвинили архиепископа и инквизиторов в желании урезать их привилегии. Нарбонна, подобно итальянским городам, разделилась на два клана: городской клан принял сторону архиепископа и инквизитора брата Ферье, а клан предместий требовал их отзыва. Как и везде, доминиканцы в Нарбонне были крайне непопулярны и страдали от междоусобиц в первую голову. В 1234 году восставшие горожане ворвались в их монастырь, разорили его и разграбили. Разгневанные консулы обратились за помощью к графу Тулузскому, и он сам приехал восстанавливать мир (хотя Нарбонна и принадлежала французской короне), посадил в предместье своего баиля и вызвал туда Оливье Термесского и Гиро де Ниора, могущественных аристократов-еретиков, заведомых врагов архиепископа.

Благодаря вмешательству королевской власти в лице сенешаля Ж. де Фрискампа, дело кончилось победой городского клана. Чтобы защитить себя от постоянной враждебности населения предместий, консулы долго упрашивали брата Ферье вернуться в Нарбонну к своим инквизиторским обязанностям.

Действуя,

как выразился граф, «скорее, чем запутать, нежели чтобы установить истину», инквизиторы за пять лет создали в Лангедоке атмосферу такого террора, что многие жители сами приходили с повинной, не имея за собой никакой вины, кроме простой симпатии к еретикам. Например, П. Селиа наложил в 1241 году в Монтобане на неделе перед Вознесением 243 канонических покаяния, 110 покаяний разной степени тяжести на следующей неделе в Муассаке, еще 220 в Гурдоне и 80 в Монкюке, хотя не все инквизиторские турне были столь плодотворны. Многие протоколы и отчеты по процессам до нас не дошли. Цифры в существующих документах отражают лишь небольшую часть фактов, но нужно заметить, что инквизиторы не пользовались приговорами без суда, как в Минерве и Лавауре во время крестового похода, а, наоборот, старались регистрировать процессы по всей форме. Это тем более интересно, что целью допросов было получить списки имен, и записи процессов служили вещественными доказательствами против многих подозреваемых. Эти списки тщательно охранялись и были источником волнений огромной части населения, ибо никто не мог быть уверен, что на него не донесли хотя бы раз. Достаточно было двадцать лет назад поздороваться на улице с кем-нибудь из совершенных или поужинать за одним столом с еретиками. Иногда хватало и ложного доноса, который невозможно было отвести, поскольку кто может доказать, что где-то когда-то ты не попался навстречу доносчику об руку с совершенным?

Одной из главных причин ужаса перед инквизиторами было их всеведение. В то время как епископы ничего не могли поделать с явно превосходящими силами противников, объявляющих себя католиками и утверждавших, что ни с кем, кроме католиков, не знаются, инквизиторы, как по волшебству, заставили тысячи и тысячи людей самих доносить на еретиков и докладывать, когда они в прошлом или нынче с ними встречались. И если некоторые епископы смотрели на ересь сквозь пальцы, то тех, кто командовал диоцезами в Лангедоке, никак нельзя было упрекнуть в нерадивости. У них хватало подчиненных, которым можно было доверить инквизиторские функции. Епископальное правосудие сурово обходилось с еретиками. Но правосудие инквизиции уже не являлось правосудием как таковым, это в нем и пугало.

Правосудие инквизиторов деморализовывало и обессиливало, создавая в стране обстановку постоянной тревоги. Если совершенные и наиболее стойкие из верующих катаров знали, ради чего они идут на риск и подвергают себя опасностям, то основная масса населения, будь то даже еретики, хотела жить, и постоянная угроза преследований доводила людей до отчаяния, почти до безумия. Народ способен биться за свободу, но человек, без конца вынужденный спрашивать себя, уже донес на него или еще нет сосед напротив, и не лучше ли будет самому пойти и донести, чем ждать вызова в инквизицию, изначально беззащитен. Чтобы бороться, он должен знать, что сосед напротив и все жители квартала его поддержат. В народе случались мятежи, но мятеж не может длиться вечно и, не добившись победы, вызывает террор хуже прежнего. Властью консулов и графа доминиканцев удалось выставить из Тулузы, но, под нажимом папы и короля, они вернулись и обрели прежнее могущество. Умерить пыл инквизиторов папа был не в состоянии, да и не особенно к этому стремился. Доминиканская инквизиция не могла отказаться от своей первоначальной функции, и в течение долгих столетий папство отстаивало и защищало доминиканцев от нападок населения и светских властей.

2. Процедура инквизиции

Прежде чем разобраться, что представляла собой реакция катарской Церкви на новую опасность, надо постараться понять, в чем, собственно, состояла сама процедура инквизиции, каковы были ее реальные полномочия и как она отзывалась на жизни страны.

По замыслу Григория IX, методическое истребление ереси, порученное специальной организации, представляло собой обновление доселе применявшихся традиционных форм репрессий. Еретики, уже более века боровшиеся с церковным правосудием, прекрасно наловчились обводить противников вокруг пальца. Новые методы, рекомендованные и поощряемые папой, выходили за рамки закона или того, что считалось законным. Кодекс Юстиниана, принятый в те времена в уголовном судопроизводстве, предусматривал серию мер, гарантировавших права обвиняемого. В основе всех судебных преследований лежало либо выступление обвинителя, обязанного предоставить доказательства состава преступления, либо заявление в адрес судьи, подтвержденное свидетельскими показаниями, либо общеизвестность и очевидность совершенного преступления. Только в последнем случае судья мог действовать, не опираясь на обвинение или заявления частных лиц, и то нужно было, чтобы очевидность преступления подтверждалась достаточным количеством свидетельств.