Костер на берегу
Шрифт:
Вечер вступает в свои права. Извечный гамлетовский вопрос: «Что делать?». Ответ напрашивается сам собой и в рифму, но…. И это тоже не хочу. Как всегда в этой жизни бросаю вёсла и плыву по течению. Настроение непонятное, что-то вроде лёгкой меланхолии. Англичане, настоящие викторианские, называли это сплином. Мягкая грусть.
Как сам себе обещал, бегу к заброшенному бассейну. Место занято. Именно её то я здесь встретить и не ожидал. Ольга расположилась на бортике одна и без книжки. Девочка сидит, забросив ногу на ногу и подперев щёку рукой. Даже удивительно. Явный диссонанс. За эти дни я её всегда встречал читающей
— Привет. Не помешал?
— Здравствуй, Максим — девочка даже не повернула головы.
— Я не Максим.
— Да? — теперь на меня смотрят бездонные грустные глазища. — Извини, спутала.
— Бывает. Можно присесть?
Ольга кивает ресницами. Протягивает руку и ловит красный кленовый лист.
— Интересное место. Здесь грустно и красиво.
— Ты тоже это заметил? — оживляется девочка.
— Сухой бассейн, трава пробивается между камней, кусты раздвигают плиты. Одновременно тлен запустения и торжество жизни. Смотри: вон белка сидит. Тихо, не вспугни.
— Вижу. Хорошенькая какая! Дим, у тебя орешки есть?
Машинально хлопаю себя по карману. Конечно, там пусто.
— Надо было из столовой хлеба взять.
— Думаешь, будет есть?
— Конечно, в парке Лесотехнической они из птичьих кормушек всё что находят таскают.
Искоса поглядываю на Олю. Кажется, она ничего не заметила и не поняла. Пионерка и белка играют в гляделки. Обе замерли, не шевелятся, пристально глядят друг на друга. Сам в это время лихорадочно вспоминаю, как раньше называлась Лесотехническая академия, и был ли при ней парк в советское время. Да нет, вроде, всегда так было, и парк при ней старый. Уф, майор Вихрь как никогда был близок к провалу.
Белке надоело играть в гляделки с двуногими. Зверёк недовольно цыкнул, махнул пушистым хвостом и был таков.
— Удивительное место. Грусть запустения и торжество жизни — возвращаюсь к разговору.
— Да. Ты прав. Все созданное человеком рано или поздно разрушится. Ты думаешь, это повод печалиться? — Оля поворачивается ко мне.
— Разрушение, не сбывшиеся надежды, смерть.
— Это вечное. Родившееся должно умереть. Но сначала оно даёт новую жизнь. Видишь, сквозь камни прорастает дерево. Оно ломает корнями асфальт, расширяет трещины, в трещины попадают семена, дают ростки, трава и мох заполняют пустоту, разрушают мёртвый камень.
— И на камнях растут деревья — упоминаю старый фильм. К сожалению, кроме названия ничего не вспоминается. Кажется, про викингов.
— Трава пожухнет. Дерево упадёт — продолжаю мысль.
— На гнилой трухе вырастут молодые деревья. Вечный круговорот. Наши великие свершения, глобальныестройки и незыблемые монументы лишь удобрения, питательная среда для новых поколений строителей. Старое перерабатывается в новое. Смерть даёт жизнь.
— С этой точки зрения ты права. Но что тогда останется после нас?
Сказать, что я ошарашен — ничего не сказать. Меньше всего ожидал такого от простой пионерки, да ещё красивой, что греха таить. Люди в её возрасте не задумываются над такими вещами. Подростки спешат жить, их волнует сиюминутное. Философия жизни и смерти, вечного круговорота для них за границами понимания. Вечное в этом возрасте представляется слишком отдалённой перспективой, которую вообще нет смысла обсуждать.
—
— Останется новая жизнь, если мы успеем и сможем её дать.
— Сам дошёл, или прочитал? — налёт иронии в голосе, насмешливые интонации.
— А ты?
Оля пожимает плечами. В этот миг с нее слетает образ строгой учительницы. Со мной сидит милая хрупкая девочка, в глазах грусть, ладони зажаты коленками. Контраст разителен. Понимаю, надо продолжить разговор, но на язык наворачиваются одни глупости и банальности. Вместо глупых пустых слов обнимаю девушку за плечи и прижимаю к себе. Редкий для меня поступок.
— Ты настоящий — тихо шепчут её губы. После этих слов грудь распирает от восторга. Хочется так держать эту хрупкую девочку и не отпускать.
— А остальные?
— Смотря кто. Есть люди, есть тени, а есть декорации.
— Кто еще живой?
— Опять ты всё испортил — Ольга одним движением высвобождается из объятий. Она легко вскакивает на ноги и убегает к лагерю.
— Что я сказал не так?! — риторический вопрос повисает в воздухе.
Все понятно без слов. Мог ведь и промолчать. Дубина закомплексованная! Вспоминаю Дашу, её взгляд, и мне становится стыдно. Отвлёкся, повёлся, распустил руки, раскатал губу, болван!
На лагерь опустился вечер. Между деревьями и домиками сгустился мрак. На небе зажглись звезды. Яркая луна поднялась над озером. Романтичная атмосфера. Легко можно представить, вспомнить, что я не в пионерлагере, а на базе отдыха. Ещё бы увидеть за деревьями отблески костра и услышать мелодичный перебор гитары.
Возвращаюсь к цивилизации и обществу по тропинке мимо сцены. Как и вчера здесь темно, тихо и безлюдно. Чёрт побери! Почему я так и не научился играть даже на примитивной гитаре? Много потерял в жизни. Я испытываю острую потребность взять в руки инструмент, коснуться струн. Душу рвет от чувств и желаний. Музыка, самое простое, что может дать выход бушующей в груди буре. Увы, не могу, не получается, даже инструмента под рукой нет.
Вдруг в голове у меня звучит тихая лирическая мелодия. Что-то знакомое, совсем недавно слышал, только не могу вспомнить, где и что именно. Кажется, ещё немного и я вспомню. Мелодия ускользает, память отказывается давать подсказку. Ассоциации? Что-то такое хорошее, близкое, родное, рядом ещё была она, та самая девушка. Кто она? Помню её присутствие, эмоциональный взрыв, а вот лица не помню.
На глаза наворачиваются слёзы. Вокруг волшебный вечер, над головой бездонное небо, мириады небесных огней, дальние холодные огни звёзд. По щекам стекают солёные капли. Опять вне времени и пространства, опять я один, даже пожаловаться некому. Если честно, и не хочу жаловаться. С детства привык держать свои беды при себе, не раскрываться даже самым близким людям. Старые ошибки, больнее всего делают те, кого любишь, ближе кого нет.
Помню, как мама меня ругала за порванную куртку, когда я вернулся домой с разбитой губой и синяками после драки с пацанами из чужой компании. Помню, как я всегда и за всё был виноват. Все одноклассники бежали за защитой к родителям, один я боялся идти домой. Знал, достанется за всё, из самых лучших побуждений, даже за то, в чем не виноват. Только папа меня иногда защищал, но он домой всегда приходил поздно, работал сутками напролёт. Били меня редко, но слова близкого человека гораздо больнее ремня.