Костер
Шрифт:
— Открывать мне нечего. А мой совет один. Александра вы должны беречь. Где это лучше делать — на даче, в городе, в деревне, — решать вам с ним. Как сказано, ожидайте врача и лекарство. Оно пригодится, уверен.
Они сухо распрощались.
В сущности, у Юлии Павловны не было оснований обижаться на Нелидова: сдержанность его, разумеется, казалась нелюбезной, зато он не ошибался как врач. К его назначенным Александру Владимировичу порошочкам невропатолог
И чем быстрее он поправлялся, тем быстрее собиралась Юленька в путь. Душою она давно была у тетушки — в далеком домике на заманчивой речке Упе, куда вела хоть и полуброшенная, но приятная крапивенская дорога.
Александр Владимирович был уже настолько здоров, когда провожал Юленьку, что вышел с нею вместе за ворота и посмотрел, как она усаживалась в «кадиллак». Глаза ее блеснули ему слезкой, и он почувствовал, что, право, она дорожит им, как никто на свете.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда Анна Тихоновна, выйдя на перрон тульского вокзала, увидала бегущего Кирилла, который искал ее в окнах вагона и по сторонам, в толпе, она не могла сойти с места. Она крикнула:
— Я здесь! — и не услышала себя.
Он был совсем не таким, каким она ждала его встретить. Он бежал, точно из прошлого, — молодой, быстрый. И вот тоже увидал ее, и она, одолевая внезапную слабость, раскрыла навстречу ему руки.
— Кирилл!
— Еще минута — опоздал бы.
— Ты задохнулся, — выговорила она, едва только сама перевела дыханье.
— С машинами беда. А вещи?
— Какие?
— Ах, совсем ничего?
— Вон, тетя Лика дала нам гостинцев.
Она обернулась.
Цветухин стоял позади — правая рука все еще на перевязи, в другой — набитая свертками авоська. Он кивал Извекову.
— Узнаешь? О ком я тебе в телеграмме? — спросила Аночка.
— Как же, очень рад, — улыбался Кирилл. — Давайте, я понесу.
— Нет, мне не тяжело.
— Дайте сюда, Егор Павлыч, — сказала Аночка.
Он отдал ей сумку. Они пошли в вокзал. Аночка пригнула и немного подержала голову на плече Кирилла.
— Ты другой. Как тогда.
— Нынче много чего похоже на тогда, — сказал он шутливо, но остановил взгляд на ее щеке, спросил тихо: — Что это у тебя?
— Пустяки. Потом скажу… А твой френч, как уложила в сундук мама, так и лежал? Правда? Он все хорош тебе.
— Он счастливый, — усмехнулся Кирилл.
Они усадили Цветухина рядом с шофером и, только тронулась
— Словом, завтра Надя дома, — повторил Извеков.
— А Павел?
— Я говорю, он привезет ее.
— Мог бы и сегодня, негодник?
— А командировка? Чудо, что как раз эти дни он оказался в Москве.
— Чудо, что он к тебе дозвонился. Меня довели до слез: не соединяют, и только!
— Я как сказал — ты вернулась, слышу: Павел подпрыгнул.
— Хорошо, я догадалась телеграфировать в исполком.
— Ты умница. Новожилов велел откопать меня из-под земли. И видишь — как по писаному.
— А Павел заслужил хорошую взбучку. Не мог разыскать меня!
— Когда! Он же звонил мне во втором часу ночи.
— Захотел бы, нашел меня утром.
— В поезде?
— Я знаю, ты его союзник! — засмеялась Аночка. — Понравились тебе молодые?
— Представь, я… (у Кирилла чуть не вырвалось словечко — «тоже», но сравнение было бы жестоко, и он кончил с улыбкой неловкости) я не попал на свадьбу!
Она недоверчиво отодвинулась от него.
— Условимся давай, — сказал он, — ты рассказываешь о себе первая. Все-все! После тебя я — о чем захочешь. И прости, пожалуйста: буквально на минутку мне надо в жилотдел, подписать бумагу — она там уже подготовлена. Вот тебе ключи, поезжай… езжайте. Машина вернется ко мне, и я сейчас же…
Аночка глядела на него удивленно; Шофер тормозил — стало быть, знал, что делать. И, стало быть, правда — Кирилл был как тогда, в юные годы, да ведь и потом всю жизнь: радость свиданья не переспорит в нем долга.
— Ну, что так смотришь? — с укором, но будто и виновато сказал он, — Через десять минут приеду.
Улыбнувшись, она пожала плечами. Машина уже стояла. Он вышел, захлопнул дверцу, кивнул Цветухину:
— Извините. Я — следом. Анна Тихоновна весело сказала:
— Видите, какой он.
Для Егора Павловича ее слова могли прозвучать и похвальбой и сетованьем. Он наклонил голову. Ответ для нее мог сойти и за одобренье, и за простой знак, что он слышит, — машина тарахтела по булыжнику, слышно было плохо. Они промолчали до дома.
И вон уже этот дом, наполовину обнятый лапами ясеней, наполовину окаченный светом полдня; дом с кривым козырьком обшарпанного, но чем-то уютного русского крыльца; дом, который стал во сто раз милее, чем казался Анне Тихоновне всего какой-нибудь десяток дней назад.