Кости холмов
Шрифт:
Но Чингис как будто не замечал снега, не слышал, как стук копыт по камням сменился хрустящей поступью по мягкому снегу. Горная вершина по-прежнему маячила впереди. Чингис не сводил с нее глаз и даже не смотрел вниз, не любовался открывавшимся с высоты видом далеких земель.
Долгий, мучительный день подходил к концу, когда хан наконец потянул за поводья и остановился. Солнце наполовину село за горизонт, и золотой свет, слепя, пробивался сквозь скалы, так что всем приходилось щурить глаза. Хасар помог матери спуститься на землю и передал ей бурдюк арака, который старая женщина с благодарностью приняла. Крепкий напиток добавил немного жизни ее усталому лицу, но Оэлун все равно часто дрожала, недоуменно озираясь по сторонам. С такой высоты можно было разглядеть размытые очертания Самарканда среди крестьянских полей и даже увидеть блестящую линию лежащих далеко на севере озер. Оэлун казалось, что она могла бы разглядеть весь путь до родных степей, и эта мысль наполнила слезами ее глаза.
Чингис обнажил меч, и свистящий звук привлек к нему внимание остальных. Хан тоже радовался снегам. Здесь, на горных вершинах, легче было услышать дыхание Отца-неба и шепот духов. Даже в такой дали от родных мест Чингис чувствовал их дыхание на своей коже. Хотя ощущение умиротворяло его, оно было не в силах справиться с гневом, иссушавшим его душу на протяжении многих дней.
– Стань передо мной, Кокэчу, – велел Чингис, пристально наблюдая за приближением шамана.
Кокэчу принял испуганный вид, струя горячего пота скатилась с высокого лба, но Чингис разглядел в его заискрившихся глазах что-то еще. Братья и мать собрались вокруг Чингиса, и внезапный порыв ветра тотчас осыпал их колючим снегом.
Не сводя глаз с шамана, Чингис обратился к братьям и матери:
– Это он убил Тэмулун. Не шахские воины. Это он.
Кокэчу, возможно, попытался бы отпрыгнуть назад и сбежать, если бы Хасар не стоял за его спиной.
– Это ложь! – закричал шаман. – И ты это знаешь.
– К сожалению, это правда, – ответил Чингис. Он ожидал, что Кокэчу нападет на него или попробует убежать, и был готов к этому, продолжая говорить с напряжением каждого нерва. – Тело моей сестры нашли не раньше чем наступил вечер. Мой человек сразу доложил мне об этом. Но гораздо раньше видели, как ты выходил из ее юрты.
– Это неправда! Великий хан, кто-то хочет погубить меня. Кое-кто думает, что ты слишком доверяешь мне, поддерживаешь меня слишком открыто. У меня множество врагов, господин мой, умоляю…
Тэмуге внезапно заговорил, и Кокэчу повернулся к нему с отчаянной надеждой в глазах.
– Думаю, он прав, брат, – вступился за него Тэмуге. – Кто мог бы с уверенностью сказать, возле чьей юрты видел его, когда вокруг все горело?
Кокэчу упал на колени. Тонкие, похожие на когти пальцы дрожали, сжимая пригоршни снега.
– Он говорит правду, повелитель. Я отдал тебе все. Юрты, коней, соль и кровь. Все! Это ложь.
– Нет, – тихо произнес Чингис. – Это правда.
Кокэчу в ужасе поднял глаза на занесенный над ним в гневе ханский клинок.
– Ты не можешь пролить кровь шамана, повелитель. Это запрещено!
Шаман не успел вовремя заметить Оэлун и получил от нее пощечину. Удар не был сильным, но Кокэчу вскрикнул и повалился на снег. Шаман упал прямо в ноги Хасару, и тот не раздумывая набросился на него, сильно пнув ногой в ребра.
Опустив меч, Чингис стоял очень спокойно, и вся семья вопрошающе смотрела на него.
– Ты не можешь сохранить ему жизнь, Темучжин, – сказала вдруг Оэлун, пламенно сверкая глазами.
Никто сегодня еще не видел такого блеска в ее глазах. Какая-то часть ее былой энергии вернулась к ней при виде шамана, скорчившегося на снежном утесе, и она больше как будто не замечала холодного ветра. Чингис вручил ей свой меч, но удержал ее за запястье, подумав, что она может нанести удар.
Чингис быстро размял свободные руки, и Кокэчу скорчился перед ним, оказавшись в окружении семьи, которой служил. Мысли бешено вращались в его голове в поисках нужных слов. Глуповатое лицо Тэмуге переполняли сомнения и нерешительность, ведь даже хан отдал свой меч. Надежда еще оставалась.
– Я ничего не сделал, мой повелитель. Тот, кто сказал тебе это, ошибся, и эта ошибка не должна стоить мне жизни и преданности тебе. Если я умру здесь, несчастье будет преследовать тебя до конца твоих дней. И тебе известно, что я говорю правду.
Чингис наклонился и мертвой хваткой взял шамана за плечи. На миг Кокэчу подумал, что его поднимают на ноги, и с облегчением глотнул свежего воздуха. Но затем шаман почувствовал, как Чингис взял его за ногу, твердые пальцы обхватили колено, вонзившись в мягкую плоть. Шаман яростно трепыхался, но Чингис с хрипом оторвал его от земли.
– Умоляю, мой повелитель, я ни в чем не виновен! – заверещал Кокэчу.
Чингис поднял шамана выше, потом резко бросил его себе на колено. Тело Кокэчу упало на выставленное вперед бедро хана. Потом все услышали хруст позвоночника, и шаман беззвучно раскрыл рот. Ноги безвольно упали, руки скрылись в снегу, освещенном тусклым предзакатным солнцем. Тэмуге отвернулся, почувствовав тошноту, но Хачиун и Хасар продолжали смотреть во все глаза, будто решили запечатлеть в памяти каждую мелочь.
Опустившись на колени возле шамана, Чингис тихо заговорил:
– В этих горах водятся волки. Мои люди охотились тут. Этой ночью волки найдут тебя здесь. Сначала они будут только смотреть. Когда ты ослабнешь от холода, они подойдут ближе и станут обнюхивать тебе ноги и руки. Волки разбегутся, когда ты закричишь и начнешь шевелиться, но они обязательно вернутся, полные решимости. И когда, взбудораженные запахом крови, они будут рвать тебя на куски, думай тогда обо мне.
Когда Чингис поднимался с колен, размытые слезами, озверевшие глаза Кокэчу следили за каждым его движением. Челюсть шамана беспомощно отвисла, обнажив желтые зубы. Он видел, как Оэлун закинула руку на плечи Чингиса, и они побрели назад к лошадям. Кокэчу не слышал, о чем они говорили. Никогда еще он не переживал такую страшную боль, и все известные ему заклинания и ритуалы померкли перед пламенем огня, сжигавшего его изнутри.
Вскоре тьма окутала его, и шаман застонал, поняв, что ноги теперь не нужны ему. Он попытался подняться, ему почти удалось присесть, но затем волна нестерпимой боли лишила шамана чувств. Когда он снова пришел в себя, в небе уже висела луна и слышался тихий хруст переступавших по снегу лап.
Глава 27
На исходе лета Чингис оставался в Самарканде, разослав военачальников наводить страх по всей стране. Города Мерв, Нишапур, Балх и Ургенч быстро пали один за другим, их население вырезали либо уводили в рабство. Даже известие о смерти шаха и возвращение Субудая и Джебе не прибавили Чингису бодрости духа. Ему хотелось вернуться домой, на родные равнины, знакомые с детства, но хан гнал от себя эту мысль как проявление слабости. Теперь в его задачу входило научить Угэдэя править народом, передать ему все свои знания и опыт, накопленные за десятилетия войн. Чингис сторицей воздал за обиду, нанесенную ему шахом, но открывались все новые и новые земли, о существовании которых хан даже не подозревал.