Костры на сопках

Мусатов Алексей Иванович

Капитан, оказывается, не раз бывал в столице России, знал ее дворцы, театры, рестораны, проспекты.

Лохвицкий оживился и, потягивая густой темно-красный ликер, предался воспоминаниям. Да, ему есть что вспомнить о Петербурге. Там началась его молодость, карьера. А потом…

— У вас, кажется, были в столице некоторые неприятности? — участливо наклонившись, вполголоса спросил капитан.

Лохвицкий вздрогнул:

— Простите, сударь… Откуда вы можете знать это?

— Не удивляйтесь! — осклабился капитан. — Вспомните капитана Роджерса, моего соотечественника.

Он был в Петропавловске прошлым летом. Это мой большой друг. А вы с ним были так откровенны, так близко сошлись во взглядах… И, кажется, он оказал вам некую услугу, когда вы попали в затруднительное положение…

Лохвицкий досадливо поморщился и поспешно налил вина. Действительно, он не забыл этого Роджерса! Они встретились здесь же, в доме Флетчера. Лохвицкий тогда много пил и почти не отходил от игорного стола. В один из вечеров он проиграл солидный куш. Расплачиваться было нечем. Назревал скандал. Положение уладил капитан Роджерс — он очень корректно предложил Лохвицкому покрыть его проигрыш. Потом они мило провели несколько дней.

Роджерс оказался внимательным и сочувствующим человеком, настоящим английским джентльменом. Лохвицкий даже рассказал ему о своих злоключениях в Петербурге, о том, как он попал на Камчатку, как тошно ему служить под начальством этого Завойко.

Расстались они с Роджерсом почти друзьями. Потом время от времени в доме Флетчера появлялись другие англичане, передавали Лохвицкому привет от Роджерса, иногда какой-нибудь подарок и письмо, в котором Роджерс просил рассказать, что есть нового на Камчатке, в Петропавловске. Вопросы всегда были малозначительные, невинные, и Лохвицкий охотно удовлетворял любопытство заморского друга.

Но что, собственно, хочет от него этот очередной приятель Роджерса?

Лохвицкий потянулся к бутылке, но капитан мягко задержал его руку и прошептал:

— Вам не следует больше пить.

Когда гости встали из-за стола и начались танцы, капитан увлек Лохвицкого в комнату, где стоял зеленый игорный стол, и, прикрыв двери, подошел вплотную к Лохвицкому:

— Капитан Роджерс считает вас своим большим другом и другом Англии.

Лохвицкий отшатнулся:

— Что вы хотите этим сказать? За кого вы меня принимаете?

— Не притворяйтесь, мистер Лохвицкий! — Голос капитана звучал строго и деловито: — Поговоримте начистоту. Вы нужный нам человек и уже оказали кое-какую помощь. Но этого мало. События назревают большие. Вероятно, война начнется в ближайшее время. Вы многое можете сделать для Англии.

— А если… если я откажусь? — не очень уверенно сказал Лохвицкий.

— Поздно, мистер Лохвицкий! Вы брали некоторые денежные суммы. У Роджерса есть ваши расписки. Они могут испортить вам многое.

Лохвицкий закурил сигару и, скрывая нервную дрожь, вдруг охватившую все его тело, небрежно спросил:

— Какую помощь я должен оказать?

— Внушайте везде и всюду, что никакая опасность Петропавловску не угрожает, что ни одна держава не пошлет сюда своих кораблей. Это во-первых. Во-вторых, вы, вероятно, уже слышали о мистере Пимме. Это наш соотечественник. Он путешествует сейчас по Восточной Сибири и в ближайшее время должен прибыть сюда, в Петропавловск. Сделайте так, чтобы мистер Пимм как можно скорее отбыл из Петропавловска в Америку. Ему же вручите письмо для английского консульства. Нужны самые свежие сведения о Петропавловске: сколько имеется солдат, пушек, пороху. И запомните: путешественника зовут мистер Пимм. Вы меня хорошо помяли?

Лохвицкий кивнул головой. Капитан посмотрел на него испытующе и протянул пакет:

— Это… на расходы. Капитан Роджерс желает вам добра и всяческих успехов в жизни. — Он покосился на дверь. — Уберите, сюда могут войти.

Лохвицкий механически опустил деньги в карман.

— А сейчас можно и повеселиться, — сказал капитан.

Но Лохвицкому было не до танцев. Просидев еще некоторое время в гостиной, чтобы никому не бросился в глаза его внезапный уход, он вскоре поднялся и, ссылаясь на спешные дела, распрощался с хозяевами дома.

Лохвицкий осторожно шел мимо молчаливых и угрюмых домов. Хмель совершенно пропал, но голова была тяжелая, точно каменная.

Было темно. Звезды затянуло облаками. Ветер доносил запах рыбы. Весь город, казалось, пропах рыбой. Где-то выли одичавшие за лето камчатские собаки. “Золотое дно! — с глухой злобой подумал Лохвицкий. — Будь оно проклято!.. Десять тысяч верст от столицы. Сопки, собачий вой, зимой пурга, летом гнус, и всюду вонь от рыбы… Сюда даже каторжников не присылают, а я должен здесь губить молодость. За что? Что я сделал? Проиграл казенные деньги! Но барон Невицкий отличился почище. А Сашенька Гицхель! А Николенька Мстиславский!.. Им сошло с рук, все они остались в Петербурге, а от меня все отказались, бросили на произвол судьбы. Родственники испугались скандала и умыли руки. Они считают меня похороненным навеки, но я еще вернусь, я должен вернуться обратно, опять начать жизнь…

Пусть здесь якшается с камчадалами старик Завойко, пусть тешит свое военное самолюбие Максутов — они уже не мечтают о Петербурге, а я выберусь отсюда, выберусь!

Война — это мое счастье. Скорее бы она началась! Будут у меня деньги… капитан Роджерс даст еще, я ему пригожусь… Я готов препроводить в Америку десятки Пиммов, пусть едут!

А если кто узнает о том, что я служу Англии? — промелькнула в сознании тревожная мысль, но Лохвицкий поторопился отогнать ее. — Кто же может узнать? Никто! Здесь некому. Прочь сомнения! Это мой последний козырь, моя ставка на жизнь, на Петербург!”

Войдя в свою комнату, не зажигая света, Лохвицкий повалился на кровать, но долго еще в эту ночь не мог заснуть.

Глава 5

Ясным июньским утром небольшая шхуна Российско-Американской торговой компании вошла в залитую солнцем Авачинскую бухту.

Шхуна совершила немалый путь через бурное Охотское море, от порта Аяна до берегов Камчатки. Она везла товары, продовольствие, очередную почту.

Пассажиров было немного: несколько рыбаков, мастеровых людей и отставных солдат, решивших прочно осесть на Камчатке.