Костры партизанские. Книга 1
Шрифт:
— Или у пана капитана лишние злотые завелись, что он нахлебника взял, когда и мы с работой управляемся?
Это были первые слова, которые Виктор услышал, вслед за капитаном ступив на деревянную палубу маленького катера.
— Пусть пан механик не считает злотые в моем кармане, пусть доверит это мне, а сам займется мотором, — прогудел басом Защепа, едва разжав зубы. Виктору показалось, что он уже слышал этот голос. Но когда? Где?
Казалось, ничего особенного не было ни в словах, ни в голосе капитана, а тот, кого он назвал паном механиком, будто уменьшился в росте и сказал, ласково и просительно улыбаясь:
—
Кубрик — каморка, куда втиснуты четыре лежака-койки (по две у борта и одна над другой) и малюсенький столик.
— Пан Капустинский, вот ваше место, — сказал капитан и показал глазами на нижний лежак у самого входа в кубрик. — Сегодня вы свободны, а завтра с утра начинаете службу.
Капитан еще с полчаса проболтался на катере, потом, буркнув что-то механику, сошел на берег. Виктор, которому было душно и тесно в кубрике, вышел на палубу и сел на люк машинного отделения.
— Между прочим, пан, я знаю один домик, где можно достать шнапс. Если пан даст грошей, я сбегаю, чтобы достойно отметить вступление-пана в славную семью моряков.
Виктор уже давно раскаивался в том, что взял у Анельки деньги, он был рад избавиться от них и даже с радостью протянул пану механику всю пачку злотых. Тот сразу же почтительно поклонился, осторожно, двумя пальцами, взял только одну изрядно помятую бумажку и сказал с подлинным уважением:
— Пан не успеет сосчитать до тысячи, как я вернусь. Между прочим, знакомые называют меня пан Стась. — Тут он церемонно приподнял над головой форменную морскую фуражку.
Виктор не ожидал, что механик пожелает представиться так торжественно, и растерялся, только кивнул в ответ. Этот кивок показался пану механику небрежным и натолкнул на мысль, что новый член экипажа вовсе не босяк, которого из милости пригрел капитан, а человек состоятельный, власть имущий, и лучше на будущее постараться заручиться его поддержкой. Все это промелькнуло в голове механика за те считанные минуты, пока он бегал за самогоном к себе домой, и окончательно утвердилось после того, как Виктор наотрез отказался принять участие в выпивке. По мнению механика, так беззаботно швыряться деньгами мог только баснословный богач. Может, у пана Капустинского такой папа, что его, пана Стася, и видеть не будет, если тот даже прямо перед ним предстанет? Почему же тогда его сын нанялся простым матросом на катер?.. А нанялся ли? Когда проворачиваются крупные финансовые сделки, то черт знает, в кого не приходится превращаться! И пан капитан наверняка что-то знает… Конечно, только так!
Пан Стась был глубоко убежден, что все в жизни делается только из-за денег. Например, почему он носит фуражку с морским гербом? Человек, который по роду своей работы посещает много городов, всегда может и должен подработать: что-то купить и перепродать в другом месте, подвезти кого-то или оказать еще какую-нибудь услугу, за которую принято расплачиваться звонкой монетой.
Даже любовь — что это такое? Скажете, возвышенное, неземное чувство? Так вот, любовь — глупость человечества, которую красивыми словами прикрывают. Ах, я безумно люблю ее!.. Вот и любил он Марию, а женился на Зосе: у Марии были черные глаза, рождающие пламень, крутые бедра, сулящие бог весть что, но ни гроша денег. Что мог дать брак с Марией? Кучу детей и постоянную нужду. Он, пан Стась, своевременно разгадал ловушку, подстроенную жизнью, женился на Зосе и не просчитался: после смерти отца она унаследовала лавочку. Правда, товарооборот маловат, выручка такая мизерная, что еле на жизнь хватает, и ему приходится еще подрабатывать механиком, но и это уже не нищета!
Когда Виктор отказался пить самогон, пан Стась окончательно уверовал в правильность своих догадок и проникся к Виктору таким почтением, что даже уступил ему свое место на верхней копке: может, этот паныч, встретившись с отцом, помянет добрым словом не только капитана катера?
Не знал Виктор хода мыслей механика, но лежать на верхней койке было приятнее (иллюминатор рядом, и меньше чувствуется запах гнили, который рвется из-под слани). Поблагодарив, он устроился здесь. Увидев утром эти изменения, капитан Защепа усмехнулся, а сказал самые обыденные слова:
— Сейчас отчаливаем.
Четвертый член экипажа — пан рулевой, как его звали капитан и механик. За три дня, которые Виктор провел на катере, рулевой не сказал ни слова, никого и ни о чем не попросил, но так выразительно смотрел на человека, что тот, выругавшись или сплюнув, совал окурок или недоеденную горбушку в скрюченные ревматизмом пальцы рулевого. А стоило на берегу появиться полицаю или немецкому солдату, как рулевой, хотя тот и не мог его видеть сквозь стенки рубки, срывал с седой головы картуз и сжимался, словно ожидал хлесткого и болезненного удара.
— Сломанный человек, — сказал как-то капитан, показав Виктору глазами на рулевого. — Сын его против Пилсудского бился, ну, паны на отце и отыгрались.
Больше капитан не прибавил ни слова, но Виктор сам дорисовал картину бесконечных пыток и унижений, которые сломали человека, так безжалостно исковеркали его душу, что в ней ничего человеческого не осталось.
Три дня плавания прошли сравнительно спокойно: немцы проскочили мимо глухих прибрежных деревень, война как бы только на мгновение коснулась их, ну и жили деревни по давно установленному порядку, постоянно ожидая, что вот-вот явится кто-то и уничтожит или утвердит все привычное. Поэтому и не было слышно девичьих песен по вечерам, поэтому мужики и парубки, когда катер притыкался к берегу около их деревни, жадно впитывали все, что касалось жизни там, «под германом».
Капитан почти ничего не рассказывал, если рядом вертелся механик. Но стоило тому уйти, чтобы начать или завершить мелкую торговую сделку, как Защепа, словно между прочим, говорил о том, что немцы и берут все, что приглянется, и щедры на пули, плети и виселицы.
— Сами понимаете, новый порядок так просто не установишь, — неизменно так заканчивал он свой рассказ.
Интонации голоса у него в этот момент были явно осуждающие и новый порядок немцев, и те методы, которыми его пытались утвердить на советской земле.
За три дня плавания случилось только одно происшествие: у Виктора пропали деньги. Еще вчера вечером они мешались в кармане, а сегодня утром проснулся — и нет их. Исчезновение денег было столь неожиданным и даже невероятным, что Виктор стал шарить по всем своим карманам. Защепа, с которым они были в рубке, заметил это и спросил:
— Потерялось что-то?
— Так просто…
— Деньги? — Теперь Защепа испытующе смотрел в глаза.
Виктор не выдержал тяжелого взгляда, опустил голову.