Костры партизанские. Книга 1
Шрифт:
Начальству не прекословь, не оспаривай мнения старших. Послушание и еще раз послушание впитал Пауль, как говорится, с молоком матери и поэтому не осмелился возразить, хотя мысленно произнес длинную негодующую речь.
Покончив с супом и зная, что больше ничего не будет, Пауль и Ганс вскочили, как обычно, вытянулись у стола. К этому привыкли, и Каргин кивнул: дескать, можете идти. Но они не ушли в свой угол. Даже в темноте чувствовалось — смотрели на Каргина.
— Что еще? — спросил тот немного грустно.
— Мы настаиваем, чтобы
И по тому, как зашевелились за столом товарищи, Каргин понял, что претензия немцев признается законной. Но он все же попытался отстоять свою точку зрения:
— Что мы имеем на сегодняшний день? Землянку, самих себя и полное отсутствие связи с нашим военным командованием. Отсюда вывод: отправить вас в наш тыл или здесь соответствующим образом содержать — нет никакой возможности. Так есть ли смысл предъявлять ультиматум?
— Тогда считайте равными во всем, — сказал Ганс, покосившись на Пауля (все же заговорил без разрешения старшего по званию).
— А кто вас зажимает? — попытался удивиться Каргин, но это удалось ему плохо.
Григорий чертыхнулся и полез на нары, чтобы не нагрубить. Поднялся из-за стола и Юрка. Тут Федор и спросил:
— Ты, Иван, коммунист?
— Бепе.
— Один спрос, раз командир… Мне, еще школяру, настойчиво вдалбливали: «Коммунист всегда смотрит правде в глаза, всегда говорит только правду».
— Во мне такая же начинка, — откликнулся с нар Григорий.
Разговор оборвался, и долгое время было слышно только потрескивание дров в печурке. Наконец Каргин не выдержал этого молчаливого осуждения, заговорил:
— А если их убьют? Или живьем захватят? Об этом подумали?
— Здесь тоже, если налетят, и убить, и захватить могут, — заметил Федор. И тут же заговорил горячо, убежденно: — Человеку нельзя пользоваться половинкой, ему все давай! Как подключаться к вражеской линии связи, как в карауле стоять, то Пауль и Ганс? Равноправие? А как прочие задания, мы сразу вспоминаем, что они пленные? Нет на тебе креста, Иван.
Можно было отшутиться: дескать, креста действительно нет, но настроение не позволяет. Похоже, не ту линию ведешь, командир, не ту…
— Если их одеть в немецкую форму, то очень толково может получиться, — думает вслух Федор.
— Они и так в ней, — подхватывает Григорий.
— Факт, — подтверждает Юрка.
— Дай, Григорий, твоего горлодера, — просит Каргин, долго возится с самокруткой и произносит, укрывшись в облаке едкого дыма, произносит спокойно, как давно решенное: — Сегодня пойдем на главный тракт. Двумя группами. Чтобы Степанково в середке оказалось. Ты, Федор, старшим над горластыми, а я — с Паулем и Гансом.
Тщательно осмотрели оружие, одежду, и, едва короткий день пошел на убыль, две группы покинули землянку.
— Дорога дальняя, к утру, может, и не вернемся, — только и сказал Каргин.
Он идет головным. Пауль, как и полагается второму по званию, — замыкающим. Идут медленно: немцы к лыжам не привычны, их лыжи то под сучок попадут, то пенек или елку в клещи схватят…
Наконец подошли к тракту. После каждого снегопада его очищают от снега жители деревень. И образовались на обочинах снежные валы. Каргин считает, что самое верное — залечь за одним из них, отсюда и прострочить шофера, но по привычке он советуется:
— Здесь, пожалуй, и заляжем. И тракт далеко просматривается, и лес близко.
Ганс переводит Паулю слова Каргина и, выждав немного, торопливо добавляет что-то, показывая рукой на себя, на Пауля и тракт. Пауль, подумав, одобрительно кивает. Тогда Ганс докладывает Каргину:
— Господин ефрейтор предлагает на тракте стоять патрулем. Останавливать машины, проверять грузы.
Не из боязни личной ответственности Ганс свое предложение выдает за мнение «господина ефрейтора», по привычке делает это: все, что одобрено старшим, для рядового становится сразу же приказом свыше.
Каргин еще обдумывает предложение, а Пауль уже что-то говорит Гансу, говорит отрывисто, повелительно, и тот поспешно перелезает через вал снега, прочно обосновывается на тракте. Чуть впереди его и тоже расставив ноги, тоже положив руки на автомат, замирает Пауль. Луна светит изо всех сил, и на искрящемся снегу хорошо видны два немецких солдата. Два изваяния замерли на тракте, положив руки на автоматы.
Колонной прошло несколько грузовиков. Их не остановили. Потом появился еще один, замигал фарами. Пауль вышел на середину тракта и повелительно вскинул левую руку: правая сжимала автомат.
Грузовик истошно завизжал тормозами и остановился. Проверка документов, выразительный жест Пауля, и грузовик побежал дальше.
Каргин от холода уже начал стучать зубами, когда появилась легковушка. Узнав ее по низко сидящим фарам, Пауль и Ганс обменялись несколькими фразами, лязгнули затворами автоматов. Каргин подумал было, что они, испугавшись встречи со своим бывшим начальством, сиганут к нему за снежный вал, но, когда настал момент, Пауль поднял руку.
Из легковушки вышел офицер. Он был так брюхат, что его ноги казались случайными тонкими подставками-времянками. Зычным голосом он стал выговаривать что-то Паулю и не умолкал все время, пока проверялись документы.
Лишь возвращая документы, Пауль ответил сдержанно, без намека на грубость, но, похоже, так весомо, что офицер моментально усмирил голос, сменил интонации; теперь он упрашивал, почти умолял.
Как жалел Каргин, что ничего не понимает по-немецки! Ему оставалось одно: притаившись за снежным валом, наблюдать, как Ганс вынимает из машины свертки, пакеты и пакетики, а потом и канистру, скорее всего — с бензином.
Теперь офицер словно плакался, взывал к самому обыкновенному человеческому состраданию.