Костяной браслет
Шрифт:
— Что? — спросила она.
— Змеиное гнездо. — Проводник изогнулся и стал похож на крадущуюся змею. — Императрица Зоя очень, очень опасная женщина. Пожирает людей заживо! Ножи. Яд. — Он бросил взгляд на Эдит. — Удушение! Убивает всех, кого заблагорассудится, и многие люди, очень многие, хотели бы убить ее саму.
— Хмммм… — то ли проворчал, то ли хмыкнул Эдвин. — Надо бы мне тогда следить за языком.
— У тебя есть послание для императрицы? — спросил его Михран.
Эдвин кивнул и осторожно добавил:
— И… и для
Михран фыркнул:
— Пф! Михаил. Полумужчина-полумальчик.
Эдвин удивленно приподнял брови.
— Императрица Зоя старая женщина. Пятьдесят четыре… пятьдесят пять. Михаил девятнадцать!
— Да, я слышал, — задумчиво откликнулся Эдвин.
— У императрицы Зои и мальчика-мужчины есть охрана из викингов.
— Я знаю, — ответила Сольвейг. — Варяжская дружина. Мне отец рассказывал.
— Что такое «варяжская»? — спросила Эдит.
— Варяги — это викинги на службе у императора, — ответила Сольвейг. — Ими руководит Харальд.
— Мужчина-мужчина! — сказал Михран. — Харальд всего на год больше Михаила, но он мужчина-мужчина!
— Мой отец… — задумалась Сольвейг. — Я думаю, он тоже входит в эту дружину.
Михран кивнул:
— Где императрица Зоя, там и Харальд Сигурдссон. А где Харальд, там и твой отец. Все норвежцы.
Несколько минут Сольвейг просидела в солнечной дымке, глядя, как ловко Михран направлял их маленькую лодку сквозь целый рой кораблей, что стремились к ним навстречу. Иногда они чуть не соприкасались бортами с другим судном. Девушка смотрела то на один берег, то на другой, и ее поражало, что обе стороны канала — иногда между ними не было и восьмиста шагов — были полностью застроены каменными башнями, домами, сараями, шаткими волноломами и причалами.
— Да, — поразмыслив, согласился Эдвин. — Змеиное гнездо. Но подозреваю, что сейчас и корабль Рыжего Оттара превратился в змеиное гнездо. — Он помолчал еще и дружески положил руку на плечо Эдит. — Там ведь осталась Бергдис и весь ее яд.
«Он заботится о ней, — подумала Сольвейг, — и не только потому, что она тоже из Англии. И она к нему неравнодушна. Он не умеет ни рыбачить, ни вязать узлы, ни грести — вообще ничего не умеет! — но все равно он сильный и добрый. Так, может, они…»
Эдит улыбнулась ей так, словно могла прочесть ее мысли, и произнесла:
— Gaeth a wyrd swa hio scel.
— А?
— Ой! — встрепенулась Эдит. — От судьбы не уйти.
— Ты правда так думаешь?
Эдит проницательно посмотрела на Сольвейг и сказала с прелестной улыбкой:
— Ну что ж, иногда судьбе можно и помочь.
— Но ты же христианка, — не поняла Сольвейг.
— Судьбы заключены в замыслах Творца, — объяснил Эдвин. — Да, как я и говорил, Бергдис и ее яд. Но не только она. Торстен и Бруни. По отдельности они оба славные люди.
— Ну, Торстен-то да, — отозвалась Сольвейг.
— Но стоит им оказаться рядом — жди беды.
— Рыжий Оттар рассказал мне про Бруни, —
— Правда?! — воскликнула Сольвейг.
— Да. Бруни убил Петера, двоюродного брата Торстена, и похитил его жену.
— Нет!
— Да. Ее звали Инга. Бруни похитил ее, возлег с нею и увез из Норвегии в Исландию. Бруни не знает, что Петер приходился Торстену братом. Торстен узнал его не только по имени, но и по гнилому зубу. Вот что он рассказал Рыжему Оттару.
— И еще он признал Бруни потому, что тот жил в Норвегии до того, как переехал в Исландию.
— Рыжий Оттар сказал мне, что Торстен отомстит за смерть брата, — продолжала Эдит. — И за позор Инги.
— Да, это его долг, — уверенно заявила Сольвейг.
— Но он заставил их поклясться, что они будут поддерживать мир до самого конца нашего пути.
— Теперь это уже не наш путь, — сказал Эдвин. — Теперь, когда Рыжий Оттар мертв.
— И это одна из причин, почему Бруни хотел, чтобы мы остались вместе, — добавила Эдит. — Чем больше людей, тем безопасней для него.
— Ну и крыса! — с негодованием воскликнула Сольвейг. — Но я не очень-то и удивлена. Правда.
— Что же, Сольвейг, — обратился к ней Эдвин. — Так вот чему вас учат ваши боги? Строить козни? Убивать? Око за око и зуб за зуб?
— Если женщину обесчестили, — ответила Сольвейг, — то за нее обязательно надо отомстить.
— И отомстить жестоко? — с вызовом спросила Эдит.
— И если человека ранили или убили безвинно, за него тоже надо мстить. Так было всегда.
— И будет до тех пор, пока все не станут слепыми и беззубыми, — тихо проговорил Эдвин.
Сольвейг почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились от ярости, а румянец залил щеки и спускался по шее все ниже.
— Вы, христиане, — огрызнулась она, — такие всепрощающие! У вас глаза невинных агнцев! Вечно подставляете другую щеку, да? Во всяком случае, говорите, что подставляете.
— Сольвейг, — попыталась сдержать ее Эдит.
— И мямлите, как Слоти. Или вообще молчите!
— Не говори того, о чем потом пожалеешь.
— Вы, христиане, скоро подавитесь своим состраданием, — рявкнула девушка, — а убийцы будут гулять на свободе! И убийства не прекратятся!
— Сольвейг, а как могут ваши распри — ваша жестокая месть, кровавые убийства — быть лучше, чем примирение?
— Вы называете это распрями. А мы называем это справедливостью. Мы называем это законом. Мы называем это порядком.
Эдвин вздохнул и проговорил:
— Все так сложно в земном царстве.
— Нет, неправда! — выкрикнула Сольвейг. — И именно этого вы, христиане, не можете принять. Люди крестятся, потому что не могут вынести всей боли в Мидгарде. Им нужны пустые обещания о небесах. Вот что я думаю.
— Ох, Сольвейг! — воскликнула Эдит, и в голосе ее было столько понимания, столько печали… Затем она схватила Сольвейг и попыталась ее обнять.