Костяной
Шрифт:
Поскольку ночь все наступала, огни все гасли, а темнота все сгущалась, я захватил кофейник и вернулся на свой стул у окна, еще не успевший остыть.
Усевшись, я вынул из внутреннего кармана лоскут тонкой кожи и прозрачный пузырек с бесцветной жидкостью внутри, а также кусок бечевки. Из нее я сделал петлю со скользящим узлом, каким крепят рыболовные снасти на морских кораблях. Затем прижал когтем пробку пузырька, стряхнул одну едкую каплю содержимого в свой пустой стакан из-под кофе и моментально накрыл его кожаным прямоугольником. Накинув на посуду петлю, я затянул ее. Под кожаной покрышкой поднялся белый парок и опал, кожа натянулась,
Я провел рукой по голове, приглаживая перья, и, опершись локтями о стол, стал вглядываться в окно. Такие вещи всегда лучше делать морозным вечером, дождавшись, пока на окне проступят ледяные фракталы, вот как сегодня. Вглядевшись достаточно, я произнес – шепотом, в темноту – короткое слово, которое, впрочем, готовил заранее. Так готовится любое заклинание, и непроизнесенным до поры остается лишь последнее, развязывающее слово.
Окно, а вместе с ним и мое отражение в нем, подернулось, как патиной, немного призрачной зеркальностью, от которой даже у меня дыбом взъерошились перья на затылке. Вид из окна исчез, уступая место другим, нужным мне картинам; и стало видно, как…
…Взметнулись над стеной со стороны пустыни темные тросы и упали на каменную стену без стука. Упали, зацепились кошками и тут же натянулись под весом тех, кто поднимался по тросам, невидимый из города.
…Налетел на площадь ветер, закружил падающий и уже лежащий снег, скрутил в вихрь, а тот, все никак не желая рассыпаться, протанцевал под стеной почти полминуты и, окончательно потеряв прозрачность, сжался в неясную фигуру, которая через секунду уже обрела объем и вес. Фигура эта, высокая, но непонятно, мужская или женская, запахнула белый плащ и повернулась на каблуках, высекая упавшие в снег искры.
…В темном и пыльном складе один из мешков с овощами, доставленных днем откуда-то с запада, пошевелился, выбросил изнутри темное, закопченное лезвие, которое прошлось вверх по ткани, и из мешка выбрался человек. Он разогнулся, уперев руку в спину, потянулся, разминая затекшие мышцы, и, не медля больше ни минуты, вышиб дверь одним чудовищной силы ударом и вышел в заснеженную ночь. Под луной блеснули его волосы – черные с сединой, и рогатая, словно демон, луна отразилась в белых глазах с крестовидными зрачками.
…Бродяга пришел еще днем через северные ворота. Он не был вооружен, поэтому никто его не останавливал. От постоялого двора на одной из широких внешних улиц он быстро зашагал к площади, оставляя на тонком снегу следы железных подошв. Бездомный пес, что увязался за ним еще в пустыне, несмело шел следом.
…Крылатая тень, синяя в свете луны, опустилась на городскую стену на западе, посидела, как огромная сова, меньше минуты и, мягко спланировав с многометровой высоты, приземлилась на одно колено. В свете фонарей переливчато блеснули винно-красные перья и серебряные нити на полах плаща. Тень, похожая на птицу и на человека одновременно, а больше всего на меня, погладила рукой снег – темные когти царапнули мостовую – и, выпрямившись в полный рост, шагом пошла к площади, где фигура в белом, принесенная метелью, распахнула плащ и теперь держала перекрещенные руки на бедрах. Ветер трепал ее одеяние, и казалось, что бахрома по краю рассыпается снегом, как хвост метели. Лицо скрывал капюшон. Только луна заглянула в колючие и стылые, как речной зеленый лед, глаза. Заглянула и отвернулась, равнодушная. Луне случалось освещать и более странные вещи.
Снег пошел гуще, скрывая сходящиеся к площади тени, но тучи так и не заслонили луну, лишь чуть-чуть подернули острый серп спутника жемчужно-серой мглой.
Некто в белом, слившийся со снегопадом так, словно сам был снежной статуей, ничем не выдавал своего присутствия до тех пор, пока спустя минуту на площади не появился кто-то еще. Тогда он пошевелился и, скользнув ледяными отблесками по круглым оранжевым глазам пришедшего, произнес сухим шепотом:
– Здравствуй, Эль-Хот.
…Я слышал каждое слово почти так же ясно, как видел картины в стекле вместо собственного отражения. Я глядел прямо вперед, поэтому не видел сейчас, как подрагивает натянутая на стакан мембрана. Но я знал, что кожа и стекло перескажут мне все, что я хочу услышать.
Ночь сдвинулась вокруг меня, обняла за голову, как будто между мной и площадью больше не было ни расстояния, ни преград. Я смотрел во все глаза, храня неподвижность, и, наверное, мог бы кого-нибудь испугать в темноте. Но меня никто не видел в этот час, я же видел всех.
…Фигура замерла на секунду, а потом выступила из тьмы проулка под свет фонарей, откидывая расшитый серебром капюшон с рыжих перьев.
– Не называй меня именем моего врага, близорукий, иначе я внесу тебя в тот же список, – свистящим голосом произнес пришедший. В большой когтистой лапе, каждая чешуйка которой была заботливо украшена серебряным вензелем, незнакомец держал тонкий загнутый серпом клинок. Выглядел тот довольно зловеще, несмотря на излишние украшения. И явная дороговизна оружия, и тон, и ухоженная чешуя, и схваченные серебряными нитями красные перья, образующие венец, выдавали знатное происхождение пришедшего, равно как и самодовольное выражение круглого птичьего лица. Презрительно искривив клюв, он спросил:
– Кто ты такой и что делаешь здесь сегодня? Это моя ночь!
Неведомо, каким был бы ответ, но в это время с северной стороны, из арки меж двух темных зданий, выступила еще одна фигура, и свет фонарей отразился в клиньях белков, обрамляющих кресты зрачков.
– Я, видимо, все-таки вовремя, – сказал пришедший, пряча широкие ладони в карманах серого шерстяного плаща. – Весь курятник в одном месте.
Он подошел поближе и остановился на одинаковом расстоянии от молчащего незнакомца в белом и птицечеловека.
Тот, взъерошив перья, перехватил клинок так, чтобы можно было ударить снизу вверх, и, распахнув янтарные глаза, не в силах скрыть изумления, прошипел:
– Не знаю, как ты узнал, что я здесь, но ты не возьмешь меня живым!
В ответ пришедший рассмеялся, тихо, но по-настоящему весело.
– Чиншан, я и не собирался, поверь мне. К слову, я вовсе не знал, что ты здесь. Я пришел убить Эль-Хота, а потом уже отправиться к тебе.
– Тогда подойди сюда и попробуй, Моут! – в ярости закричал Чиншан, и в голосе его прорезались истинно птичьи ноты.
– Несомненно, так и будет, – сказал Моут, самый дорогой убийца Запада, и вынул руки из карманов. Чиншан, казалось, побледнел даже под перьями.
Но не успел никто сделать и движения, как чьи-то уверенные шаги, чуть заглушенные снегом, послышались со стороны западной улицы.
– Что-то здесь становится людно, – сквозь зубы сказал Моут.
– Гораздо более людно, чем я ожидал, – пробурчал Чиншан. Он был испуган.
Незнакомец в белом плаще молчал, словно ему ни до чего не было дела.