Кот баюн и чудь белоглазая
Шрифт:
— Ты чего лыбишься, как кот на сметану? Зачем в подвал лазил?
— Да я сальца… Жара, всё в подпол попрятали.
— Принеси жбан холодного квасу, да убирайся. Нечего по дому шнырять! Найди себе дело!
— Ну да, ну да, — захихикал Струк, ехидно усмехаясь и быстро ныряя вниз, — это кто тут кот и кто сметана…
— Вот, чума! Язык отрежу! Мал ещё старших судить…
Каков племянничек. Наглый, как варяжский купец. Что-то подсмотрел. Надо его поймать и высечь до полусмерти. Нет, так ещё хуже будет. Надо ему ногату посулить. И в Словенск с собой взять. И ещё пусть поклянётся… И ещё…
Выпив
Что-то тенью прошло перед закрытыми глазами, скрипнула половица — совсем рядом, кто-то вздохнул. Ярви подскочил, открыл глаза. Вот ведь, задремал!
Рядом с сундуком молча, стояла Пина, смотрела на старшину странным взглядом. Юбки нет, ночная рубаха торчит из-под косо надетого дорогого заморского сарафана, груди болтаются спелыми плодами. На губах застыла улыбка. Ярви даже заробел, хотя мысленно уже множество, раз раздел и обласкал жену хозяина.
— Ты чего? — хрипло спросил он, пытаясь рассмеяться. — Напугала меня — подкралась незаметно…
— Помоги перину в чулан перетащить. Ночью не спала — комары заели, днём — жара. Голова трещит.
— Помогу, как не помочь, — у Ярви даже затряслись руки. — В какой чулан-то? В нижний, где подпол? Там прохладно…
— Давай, туда…
Перина была доставлена в чулан в мгновение ока — во всяком случае, так показалось возбуждённому мужчине. Свет пробивался сверху — сквозь щели половиц — толстых, добротно отёсанных и выровненных топорами.
Возле ложа, на которое водрузили перину, стоял бочонок вина, на крючьях висели истекающие жиром шматы сала — один был начат, в нескольких местах обкромсан.
— Налей бражки, старшина, — равнодушно промолвила странная женщина. — Она холодная. В такую-то жару…
Пока Ярви усиленно думал, кому было предложено выпить — ему, или ей, или обоим, и что из этого последует, если что-то действительно последует… Короче, пока Ярви наливал кружки, Пина принялась взбивать перину.
Когда мужчина повернулся, то открывшийся вид на голую женскую спину ввёл его в столбняк. Минуту он лихорадочно думал — что делать? Поставить кружки на пол и пустить в ход руки, или окликнуть Пину, дескать, питьё подано. А если позвать — вдруг она возьмёт кружку, выпьет, захохочет и выпроводит его? Наконец, он принял решение — вонзился в кружку, и пил, пил, пока не уставился в потолок — красный напиток тёк по усам на грудь. Когда он оторвался от питья, то увидел, что Пина повернулась. Опьянённый Ярви одурел от увиденного, скинул рубаху, полез на женщину, лихорадочно развязывая непослушный пояс штанов…
Но что происходит с его глазами? Почему свет, пробивающийся сквозь щели, стал кровавым? Почему жена пама в ужасе уставилась на его лицо?
Ярви поднял руку, чтобы потрогать нос — и его пронзила ужасная боль. Рука перекрутилась и задрожала — из неё лезли когти, шерсть. Клыки прокусили губу, солёная кровь вытравила остаток разума…
Последнее, что он воспринял — женский вопль: «Глаза, глаза-то как угли…» и потом — визг, стоны, визг…
Последнюю версту у Папая почему-то закололо сердце, заломило в груди. Он понукнул коня и, подумав, слегка поддал ногами. Так, галопом он и ворвался в селение — был разгар работ, только пара старух заметила его стремительный бег — поклонились. Мало ли зачем так скачет хозяин? Не наше дело. Конечно, интересно — но с другой стороны, а ну как рассерчает?
В этот момент послышался визг. Нехороший, не как в играх девок с парнями. Визг убиваемой женщины.
Сердце пама дало перебой, лицо побелело, он слетел с коня, оглянулся — на дворе никого нет. Ворота открыты. Велел же ставить на воротах людей — за конюшней смотреть! Папай орлом взлетел по лестнице, ткнулся в дверь — закрыто изнутри. Прилип ухом — внизу кто-то бормотал — не по-нашему, страшно, с завыванием. Опять слабый стон, женский визг, потом вопль. Волосы у Папая встали дыбом, он с разворота вышиб дверь, влетел внутрь прихожей. Звуки доносились из погреба.
Папай схватил меч, несмотря на грузность и дородность, прыгнул в подпол, не касаясь ступеней. То, что он увидел, приглядевшись, ошеломило его. Самое же страшное было — горящие глаза и улыбка. Скорее, не улыбка человека, а ухмылка волколака. Папай хотел воздеть меч — но рука предательски упала. Он начал было читать заклинание, вызывающее светлых богов, но вспомнил, что они молчат, и окончательно потерял веру. Сердце его дало ещё один сбой, замолчало… трепыхнулось. Оборотень на кривых вывернутых ногах сделал шаг по направлению к мужчине. Пам стукнул себя в грудь… захрипел… хотел вонзить меч в проклятого зверя — всё-таки он пролез в селение, сделал шаг и упал.
Сколько крови? Кто её пролил? Ступенька… ещё одна… чей-то труп…
Существо с окровавленной мордой, постепенно превращающейся в человеческое лицо, в лопнувшей рубахе, выползло на свет. На дрожащих ногах человек подошёл к бочонку с водой, сунул в воду руки, умылся. Вода окровавилась. По телу пробежала судорога — острая, ломающая кости. Мужчина застонал — лапы окончательно превратились в руки, когти исчезли, шерсть пропала, как и не было. В глазах Ярви зажглась искра разума — человеческого, но извращённого, звериного, хитрого. Метнувшись к окну, он осторожно выглянул из-за занавески — на дворе никого, за воротами на скамье у ближайшего дома старухи перебирают пух, отделяют от пера. Бездельник Струк где-то болтается, наверное, на реке — купается, за девками подглядывает.
Ярви взлетел на второй поверх, перевернул плетёные баульчики, корзиночки, деревянные ящички, увидел кожаный кошель с рубинами, подаренными проклятым Котом Баюном. Схватил кошель, повесил на шею — решение было принято. После того что случилось — бежать! И не в человеческом облике, а волком — прямо к господину, к царю волколаков Граабру. Откупится ли он камнями за свою вину? Всё-таки чакра — оружие волшебное, но уж очень древнее, почти потерявшее силу. А кольцо он упустил. Всё Кот — русалку спас, его, Ярви, ранил…