Кот, который читал справа налево (сборник)
Шрифт:
– Снимите картину, – велел Галопей, – и заберите ее с собой. Большие продаются за пятьсот долларов. Возьмите одну большую. У вас есть дети? У нас две девочки. Это их фотографии в стереошкатулке. Синди восемь лет, а Сюзи – шесть.
Квиллер внимательно изучил фотографию дочерей Галопея. У них, как и у их матери, были миндалевидные глаза и классически прямые волосы.
– Почему вы рисуете только детей с кудрявыми головками и розовыми щечками? – спросил Квиллер.
– Вам непременно нужно прийти на бал Святого Валентина в субботу вечером. У нас отличный джазовый оркестр. Вы знаете о том, что будет
– Вернемся к вашим полотнам, – сказал Квиллер. – Мне очень интересно, почему вы специализируетесь именно на детях? Почему не на пейзажах?
– По-моему, неплохо бы описать бал в вашей рубрике, – сказал Галопей. – В клубе это самое большое событие в году. Я председатель клуба. И кстати, моя жена очень фотогенична. Вы любите искусство? Все, кто имеет какое-либо отношение к искусству, будут там.
– Не исключая Джорджа Бонефилда Маунтклеменса Третьего, я полагаю, – заметил Квиллер тоном, в котором ясно прозвучали иронические нотки.
Не меняя своей однообразной манеры, Галопей сказал:
– Это мошенник! Едва только этот мошенник покажет свою физиономию в фойе нашего клуба, его сразу вышвырнут вон. Надеюсь, вы с ним не близкие друзья. Я с такими типами не знаюсь. Он ничего не смыслит в искусстве, только делает вид. А ваша газета позволяет ему распинать признанных художников. Ему дали возможность растлить саму атмосферу искусства в городе. Пора вам поумнеть и избавиться от него.
– Я новичок в этой области, – вставил Квиллер, улучив момент, когда Галопей остановился, чтобы передохнуть. – И я не специалист.
– Ваш критик просто жулик. Он представил Зою Ламбрет как великую художницу. Вы когда-нибудь видели ее хлам? Это обман. Сходите в галерею Ламбретов, и вы поймете, что я имею в виду. Ни одна уважаемая галерея не взяла бы ее работы, поэтому ей пришлось выйти замуж за простого бухгалтера, который занялся рэкетом в искусстве. Я действительно имею в виду рэкет. А вот и Том с кофе.
Мальчик-слуга в измазанных штанах и наполовину расстегнутой рубашке с грохотом водрузил поднос на стол, бросив на Квиллера недружелюбный взгляд.
Галопей сказал:
– Не отведать ли нам сандвич с кофе? Уже почти настало время для ленча. Что бы вы хотели узнать о моих картинах? Не стесняйтесь задавать вопросы. Вы не делаете пометок?
– Я бы хотел узнать, – опять начал Квиллер, – почему вы специализируетесь на детских портретах?
Художник погрузился в глубокомысленное молчание, первый раз с момента пребывания Квиллера в доме. Затем он ответил:
– По-моему, у Зои Ламбрет связь с Маунтклеменсом. Интересно бы узнать, как ей удалось его заарканить. Я могу предположить… Но это не для печати. Почему бы вам не разобраться в ситуации? Вы можете упрочить свое положение, собрав компрометирующий материал на Маунтклеменса. Затем вы могли бы занять место критика по искусству.
– Я не хочу… – начал Квиллер.
– Если ваша газета не разберется с этим безобразием и не покончит с ним как можно быстрее, вам же это и отольется. Я бы не возражал против запеченной сосиски к кофе. Хотите запеченную сосиску?
Около шести вечера Квиллер влетел в теплое лакированное убежище пресс-клуба, где он договорился встретиться с Арчи Райкером. Арчи хотел перехватить что-нибудь покрепче по пути домой. Квиллер нуждался в объяснениях.
Бруно он кратко приказал:
– Томатный сок. Без лимона, без перца, – и обернулся к Арчи: – Спасибо, приятель. Спасибо за радушную встречу.
– Что ты имеешь в виду?
– Это что, была шутка посвящения?
– Не понимаю, о чем ты.
– Я говорю о задании проинтервьюировать Кэла Галопея. Отличная шутка. Или ты всерьез дал мне такое задание? Этот парень – крепкий орешек.
Арчи ответил:
– Теперь ты знаешь, что такое художники. Так что же случилось?
– Ничего не случилось. Ничего, что я мог бы использовать в своем материале, – и мне понадобилось шесть часов, чтобы выяснить это. Галопей живет в своем несуразном доме размером со здание муниципальной школы, только в японском стиле. И там полно всяких новомодных штучек. Отделка – сплошное сумасбродство. Одна стена сделана из стеклянных трубок, которые висят наподобие сосулек. Они колышутся, когда проходишь мимо, и звучат, словно ксилофон, который не мешало бы настроить.
– А что такого? Надо же ему как-то тратить свои деньги.
– Надо, надо. Но подожди, я еще не закончил. Полюбовался я на весь этот шик, и тут появляется сам Кэл Галопей, в толстых вязаных носках и трикотажной рубашке, в которой зияет огромная дыра на локте. И он выглядит максимум на пятнадцать лет.
– Да, я слышал, что он молодо выглядит, молодо для миллионера, – сказал Арчи.
– Это совсем другое. Он не перестает похваляться своими деньгами, ранчо в Орегоне и щенками голубого кэрри. После ленча появилась его жена, и тогда я испугался, что его великодушие выйдет за рамки приличий.
– Ты вызываешь во мне зависть. Что у вас было на ленч? Страусовые языки?
– Хот-доги, приготовленные мальчиком-слугой с обаянием гориллы.
– Поел на дармовщинку и еще жалуешься? На что?
– На Галопея. Он не отвечал на мои вопросы.
– Отказался отвечать на них? – удивился Арчи.
– Он проигнорировал их. Ты не можешь припереть его к стене. У него мысли скачут от прогрессивного джаза и примитивных масок, которые он собирал в Перу, до беременных кошек. Я куда продуктивнее пообщался с пропускным пунктом, чем с этим чудо-парнишкой.
– А ты вообще узнал хоть что-нибудь?
– Конечно, я видел его картины. И выяснил, что в субботу вечером Клуб искусств дает бал. Думается, мне стоит туда пойти.
– Что ты думаешь о его картинах?
– Они немного однообразны. Все те же щечки, румяные, как спелые яблоки. Но я сделал открытие. На всех своих картинках Кэл Галопей рисует самого себя. Я думаю, что он очарован собственным обликом. Кучерявые волосы, как яблоко румян.
Арчи сказал:
– Согласен, из этого не состряпаешь материала, которого ждет шеф. Это скорее похоже на еще одну сказку из «Тысячи и одной ночи». Но нам все-таки придется подготовить статью. Ты помнишь цвет карточки-напоминания? Розовый!