Кот Робинзон
Шрифт:
Вдруг кот так же, как и кошка, беспокойно забегал с места на место, лихорадочно разнюхивая то тут, то там. Он постепенно возвращался к одной определенной стене сарая.
Оба они, кот и кошка, вероятно, чуяли воду; но его нюх был гораздо тоньше, чем ее, и он знал, что вода не снаружи, а внутри сарая.
В конце концов Робинзон попробовал вскарабкаться на стену. Потом попробовал прыгнуть на нее. Еще раз, еще раз. Все было напрасно. Всякий раз он падал обратно на землю, и только слышно было, как когти царапали гладкую стену.
Утомленный этими напрасными усилиями и терзаемый жаждой,
Кот Робинзон ворчал на нее, прикорнув в ямке среди травы, где он был защищен от ветра; в конце концов он задремал, довольный тем, что кошка, очевидно, не знает в точности, где он находится.
Обыкновенных кошек, ведущих себя, как подобает добропорядочным представительницам кошачьей породы, он понимал и умел с ними обращаться. Эту же сумасшедшую, с глазами, каких он никогда в жизни не видал, он не понимал и горячо желал никогда ее не увидеть. Кто знает, на что способна кошка с такими глазами? Откуда она явилась и зачем она здесь? Этими вопросами он не задавался, -достаточно было самого факта.
День занялся туманный, все с тем же неистовым ветром, который, по-видимому, постоянно дул здесь, но без дождя, в случае которого немного дождевой воды могло бы скопиться на брезенте, покрывавшем лодку, которая лежала на берегу возле сарая. Тогда кот мог бы утолить свою мучительную жажду. Вероятно, таким способом черная кошка поддерживала до сего времени жизнь в своем теле на этом безводном острове.
Но дождя рассвет не принес с собой, он принес только разноголосый гам птиц, наполнивших воздух своими мелодичными и немелодичными нотами.
Выглянув из своей ямки, кот увидел множество длинноногих пернатых, прогуливавшихся по мелкой воде у берега или толпившихся стаями на берегу.
В другое время это зрелище заставило бы его сердце радостно забиться. Но теперь его слишком мучила жажда, чтобы он мог думать о чем-либо другом. Птицы совершали, вероятно, свой обычный перелет на юг.
Но кот этим не интересовался. Он знал только, что ему необходимо найти воду, чтобы утолить жажду.
В своем отчаянии - потому ли, что больше нечего было делать, или потому, что к этому его побуждала привычка всей жизни, - он опять отправился к единственному предмету на острове, связанному с представлением о людях, - к сараю. И опять начал обходить его кругом.
Это было, по-видимому, бесцельное странствование, несмотря на то, что накануне он явственно слышал там запах воды. Но на этот раз едва он один раз обошел сарай кругом, как заметил совершенно случайно нечто такое, что заставило его сердце сильно забиться.
В песке под одной из стен зияло отверстие. Это кролик, единственный кролик, оставшийся в живых, прорыл себе там узкий туннель в продолжение ночи.
В одно мгновение кот очутился у отверстия, яростно поводя носом. А еще через десять секунд его хвост понемногу стал исчезать в туннеле.
Проход был страшно тесный, и коту понадобилось добрых десять минут, чтобы пробраться через него, отчаянно работая когтями.
Но, наконец... наконец, он стоял в сарае и горящими зелеными глазами озирал царивший там полумрак.
Он был один, потому что кролик давно ушел тем же путем, каким пришел... Две лодки висели на блоках над его головой. Кругом валялись целые груды весел, мачт, спасательных шлюпок и других принадлежностей, от которых пахло дегтем.
Но что ему было до всего этого?
Воздух был полон запаха пресной воды, и он бросился искать ее, как терьер разыскивает крысу в риге.
И он нашел воду. Прежде всего чан, плотно прикрытый крышкой, в которой оставалось только небольшое отверстие для ковша. А затем доверху полный водоем, в который он чуть не свалился, торопясь скорее добраться до воды.
Он пил долго и жадно, с наслаждением, как пьют обыкновенно кошки; потом отошел, посидел несколько минут неподвижно, точно отдыхая, и опять стал пить Но, наконец, жажда была окончательно утолена, и он мог произвести осмотр местности, добросовестно обнюхав все уголки и закоулки, как полагается добропорядочному коту.
К тому времени, когда он кончил обзор, он вдруг почувствовал, что находится в сарае не один. И тут же услышал шум, заставивший его застыть в мертвой неподвижности, шум, производимый кошкой, которая, очевидно, пробиралась в сарай тем же ходом, что и он. Так как она была более тощей, то могла бы пробраться без особого труда. Однако ей почему-то приходилось хуже, чем ему. Он слышал, как она ворчала, фыркала, огрызалась, плевалась и даже... даже вскрикнула раз. Даже ребенок мог понять, что она не одна, или, чтобы быть точнее, что она отчаянно борется с кем-то, находящимся сзади нее, - дело довольно безнадежное в такой узкой дыре, где она не могла даже повернуться. Звуки, которые она издавала, заставляли думать, что она околеет на месте, так и не протиснувшись через туннель.
Прижавшись к земле и навострив уши, кот бесшумно пододвинулся ближе, пока не очутился почти у самого отверстия лазейки, заботясь о том, чтобы его не могли ни увидать, ни услыхать, хотя запах, разумеется, мог выдать его. Но с этим уж приходилось мириться.
Что происходит там, в дыре?
Он понимал, что кошка спешит к воде по его следу. Но кто является врагом, напавшим на нее с тыла?
Подобрав под себя сильные задние лапы, он прижал к голове уши, выпустил когти и оскалил страшные желтые зубы, готовый к прыжку. Если предстоит сражение - пусть. Он готов. Он готов был напасть первый, если на то пошло, ибо он знал, что нападение врасплох - лучший способ борьбы.
Вот появилась, наконец, кошка. Или по крайней мере появилась ее голова с прижатыми ушами. Она казалась совершенно изнемогающей, но несмотря на это, она отчаянно старалась вылезть из дыры. Глубоко запуская когти в землю, она делала такие напряженные усилия, словно кто-то держал ее сзади и не пускал.
Неужели она так и не выберется? Неужели она умрет в этой дыре, заткнув ее, подобно тому, как пробка затыкает горлышко бутылки?
Поистине было страшно видеть ее отчаянную борьбу, когда сантиметр за сантиметром она стала понемногу вытаскивать свое туловище из прохода. И все это время кот сидел не шевелясь, напрягшись, как пружина, и только глаза его горели в темноте.